Феликс Гра - Марсельцы Страница 24

Мы приближались к местам, где жили добрые патриоты. Батальон ждали торжественные встречи, наш приход был всенародным праздником. Но на мою долю не оставалось ни крупинки славы: в глазах всех я был только приставшим к батальону мальчишкой, а не настоящим федератом. Я загорел, запылился, почернел на солнце, как все мои товарищи, но, увы, у меня не было лохматой черной бороды… Я дошел до того, что стал завидовать Маргану, лицо которого было изрыто оспой…

Вдруг меня осенила идея. Пока трех полицейских и капуцина впрягали в телегу с походной кузней, я успел наполнить карманы ежевикой. Раз, два! — я раздавил несколько спелых ягод под носом, на щеках, на подбородке. Все лицо у меня стало грязно-черным. Ура! Борода готова! Веселый и довольный, я возвратился в ряды. Первым меня увидел Воклер. Сначала он не узнал меня. Затем вместе со всем отрядом стал потешаться над моей ребяческой выходкой.

Мы подошли к Сольё. Все жители городка высыпали нам навстречу с факелами, барабанами и рожками. Над толпой стоял многоголосый крик:

— Да здравствуют марсельцы! Да здравствует нация! Смерть тирану!

Вот это были настоящие патриоты! С молоком матери всасывали они ненависть к угнетателям. Они помнили — старые и малые, мужчины и женщины — все обиды, несправедливости и притеснения, которые им пришлось вынести от короля и духовенства. И они знали, что настал час возмездия!

Все колокола городка били набат. Клуб местных патриотов разжег огромный приветственный костер на площади перед церковью св. Сатурнина.

Нас ждал обильный и вкусный ужин: жареная говядина и вино — вволю того и другого.

Жалко было только, что мы с трудом понимали этих добрых людей: они говорили на северо-французском языке, в котором сам черт себе ногу сломит. Но зато, когда мы запели: «К оружию, граждане!», все они, как один человек, упали на колени, и на большой церковной площади воцарилась благоговейная тишина. Жарко разгоревшийся костер озарял кровавыми отблесками мужественные лица и отбрасывал на ветхую стену храма св. Сатурнина исполинские тени.

Я стоял, как завороженный, не в силах оторвать глаз от этого величественного зрелища, когда ко мне подошел Воклер.

Он потянул меня за рукав и, отведя в сторону, тихо сказал:

— Пойдем на почту: карета из Авиньона должна прийти этой ночью. Мы встретим Лазули и Кларе.

Мы молча зашагали по тихим уличкам маленького города. Путь был недлинный, и вскоре, выйдя на парижскую дорогу, мы увидели фонари почтового двора.

По огромной площадке почтовой станции бродили взад и вперед кучера и конюхи, освещая себе дорогу ручными фонариками. Одни запрягали, другие распрягали лошадей, третьи нагружали телеги кладью, четвертые смазывали колеса карет, чинили упряжь, меняли чеки в оси, исправляли прочие мелкие дорожные поломки.

Мы прошли мимо просторных темных конюшен, из глубины которых доносился теплый запах конского пота, смешанный с запахом свежего сена. Лошади и мулы, громко чавкая, жевали вкусный овес.

— Видишь! — воскликнул вдруг Воклер. — Авиньонская карета прибыла! Вот она.

Мы прибавили шагу, почти побежали.

Я также узнал теперь этот красивый экипаж с высоким кузовом, выкрашенным в желтый и зеленый цвета.

Карета была пуста.

Только чей-то забытый на скамейке щенок жалобно заскулил, когда мы заглянули внутрь.

Мы бегом бросились к харчевые. В просторной кухне, ярко освещенной огнем очага, где жарились куры, утки, куски мяса на вертеле, сновали взад и вперед служанки с подносами, заставленными тарелками со всякими яствами и кружками с вином. Никто не обратил на нас внимания. Мы миновали кухню и вошли в общий зал, где за столами сидели кучера и путешественники. Прежде чем мы успели оглянуться, Лазули уже повисла на шее у Воклера и горячо его поцеловала:

— Дорогой мой Воклер! Как я соскучилась по тебе! Посмотри на нашего Кларе — он спит там в углу на скамейке. Пойдем, разбудим его. Он все эти дни только о тебе и говорил!

И она потащила за собой растроганного Воклера. Я последовал за ними, удивленный и огорченный тем, что Лазули не только не поцеловала меня, но как будто и вовсе не заметила.

Маленький Кларе спал на скамейке, укрытый косынкой. Лазули взяла его на руки, встряхнула и, поставив на ноги, воскликнула:

— Проснись, Кларе! Красавчик мой, проснись! Твой отец пришел!

Но малютка не в силах был открыть глазки. Головка его склонилась на плечо, и он продолжал спать стоя…

— Проснись, Кларе! Проснись!

Отец в свою очередь взял его на руки, подкинул к потолку, целовал его, щекоча ему шею колючей бородой, называл его ласковыми именами. Только тогда мальчик начал просыпаться. Он открыл глазки, но яркий свет тотчас же заставил его снова плотно закрыть их рукой. Однако, голос отца дошел, наконец, до его сознания, и, улыбаясь, малютка обвил руки вокруг шеи Воклера и прижался к нему. Но на меня он даже не посмотрел.

Воклер, повернувшись вместе с Кларе ко мне, сказал сыну:

— Что ж ты не здороваешься с Паскале? Поцелуй его, Кларе!

Но Кларе с плачем испуганно откинулся назад.

— Так это Паскале? — вскричала Лазули, заливаясь смехом и хлопая в ладоши. — Бог ты мой, что это с ним приключилось? Где это ты так вывалялся в грязи, дружок? Что у тебя на щеках? Ох, проказник! Какой он черный!

Только теперь я вспомнил, что лицо у меня все еще вымазано ежевикой. Застыдившись своего ребячества, я бегом бросился на кухню, окунулся с головой в ведро воды и яростно стал тереть себе лоб, щеки, подборок, шею, чуть не сдирая кожу.

Приведя себя в порядок, я быстро-быстро побежал обратно. На этот раз Кларе и Лазули охотно обняли и поцеловали меня.

Кучер авиньонской кареты, задав корму своим лошадям, сел за соседний стол и с волчьим аппетитом начал уплетать кушанье за кушаньем, а Лазули тем временем рассказала Воклеру и мне все, что произошло в Авиньоне после нашего отъезда, и свои дорожные приключения.

— Вам ни в жизнь не угадать, — сказала она, — кто едет с нами в Париж! Неприятное соседство, что и говорить… Разумеется, за всю дорогу я и слова с ней не вымолвила.

— Кто же это может быть? — спросил Воклер.

— Это известная рыночная торговка Жакарас. Говорят, что она служила шпионкой у папского легата, да и другие темные дела за ней водятся. Конечно, мне нет до нее никакого дела, но все-таки неприятно… Да, вот еще что: она везет с собой девушку лет пятнадцати, такую славненькую и милую, что и передать невозможно. Сердце обливается кровью при виде того, как вздрагивает эта бедняжка каждый раз, когда Жакарас обращается к ней! Бедная девушка! Зачем эта ведьма везет ее с собой? В этом есть что-то странное и нечистое… Только что именно, я пока понять не могу!