Леонид Соловьёв - Очарованный принц Страница 25

– Да, в прелюбодействе! – повторил вельможа с твердостью. – Имеются бесспорные доказательства. Овдовев шесть лет назад…

– Знаю…

– …означенный сластолюбец Ядгорбек, не пожелав законным образом и от аллаха установленным порядком жениться, вступил два года назад в прелюбодейную связь с одной женщиной, персиянкой, по имени Шарафат.

– Знаю, – прервал хан. – Так ведь эта женщина – без мужа: он пять лет как ушел со своим караваном в Индию и где-то погиб в пути.

– Да преклонит повелитель свой слух к моим дальнейшим речам. Уже после оглашения фирмана, – а с того дня прошло более двух месяцев, – Ядгорбек не прервал своей прелюбодейной связи с указанной женщиной, следовательно – виновен и подлежит установленной каре.

– Да зачем было ему прерывать с нею связь, если она свободна, повторяю тебе! – вскричал хан уже с нетерпеливой досадой в голосе. – Как можно применить в этом случае фирман, какое здесь прелюбодейство, что ты бормочешь!

Он был все же владыка большого ханства и поневоле заботился о возможно правильном и строгом исполнении законов, дабы своеволием начальников его царство не разрушилось.

– Можно ли применить фирман, спрашивает повелитель? – зашипел вельможа, хищно пошевеливая усами. – Ну, а что, если эта женщина в действительности не свободна и продолжает состоять в браке, который не расторгнут законным порядком? Что, если ее муж не погиб, а жив?

– Жив? А где же он был эти пять лет?

– Он жив и ныне пребывает в Индии, в Пешавере, обращенный в рабство. У меня в подземелье сидят два пешаверца, еще в позапрошлом году схваченных мною на базаре за чародейные замыслы против великого хана. В своих преступлениях они, разумеется, полностью признались на первых же двух допросах и были приговорены мною, в соответствии с законом, к заключению в подземной тюрьме. Так вот, недавно, на днях, они дополнительно показали, что встречали на пешаверском базаре мужа этой женщины в жалком состоянии раба. Он трижды посылал вести к своей жене, умоляя о выкупе, но она не отозвалась, наущаемая, как я уверен, своим прелюбодейным сожителем Ядгорбеком. Вот, о повелитель, что показали на допросе пешаверцы – оба, и причем одними и теми же словами.

– У тебя на допросах все показывают одними и теми же словами, – заметил хан, сумрачно усмехнувшись. – Что подумают жители, что скажет войско, если Ядгорбек будет схвачен по такому смехотворному поводу? Здесь что-то весьма не чисто у тебя, как я вижу…

Его раздражала чрезмерная дерзость вельможи, наперед заготовившего приговор, раздражало слишком самоуверенное торчание черных усов; к тому же еще и болезнь напоминала о себе тупой ломотой в затылке, поэтому голос хана звучал скрипуче и уязвительно.

– Что-то весьма не чисто, говорю я. Пешаверцы схвачены полтора года назад, а показали о встречах с мужем этой женщины только сейчас. Почему же они не показывали до сих пор?

– Они упорствовали в отрицании, только теперь признались.

– Упорствовали в отрицании? – Усмешка на лице хана стала еще мрачнее. – В чародействах, которые грозили им тюрьмой, признались, по твоим словам, на первых же двух допросах, а во встречах с мужем этой женщины, что им ровно ничем не грозило, не признавались целых полтора года? Это в твоих-то подземельях, в твоих-то руках? Немного странно, как ты думаешь, а?..

Вельможа понял, что неудачно выбрал время для своего дела. Хан в дурном расположении духа, он обращает жало, без выбора, к тому, кто ближе; в эту ночь следовало бы вовсе не появляться во дворце, сказавшись больным и подсунув вместо себя под ханское жало кого-то другого. Но ошибка уже совершилась; такие промахи нередки с людьми, жмущимися к подножиям тронов, – кто первым ловит кусок, тому же достается и первая пощечина.

– О великое средоточие вселенной, я замечал и раньше за Ядгорбеком склонность к прелюбодействам, и если молчал об этом перед ханом, то единственно в заботе о сохранении драгоценного здоровья повелителя, которое могло потерпеть ущерб от столь огорчительной вести, – начал вельможа, изгибаясь и подвиливая задом, в надежде, что еще удастся дать делу желаемый оборот.

Не тут-то было – такая уж выдалась несчастная ночь!

– Замечал в Ядгорбеке склонность к прелюбодействам и раньше? – переспросил хан. – Где? В походах, которые ты с ним никогда не делил? И с кем? Со своей саблей, что ли, прелюбодействовал он? А я вот замечал нечто иное, замечал подобную склонность в некоторых других… у которых достаточно для этого и сил и свободного времени, которые именно ради всяческого прелюбодейства отращивают пышные усы и носят лакированные сапоги на таких высоких каблуках, что становятся в них похожими на китаянок. Вот где следовало бы поискать прелюбодейство; я уверен, что эти поиски не затянулись бы надолго.

Земля качнулась и поплыла под ногами вельможи. Наугад говорит хан или получил от кого-то донос? Быть может, он все знает, даже имя Арзи-биби известно ему? Быть может, он просто медлит, подобно коту, уже наложившему когти на мышь? Все эти мысли, кружась и свистя, пронеслись в голове вельможи, как мгновенный аравийский вихрь, повергающий пальмы.

Теперь ему уже было не до коварных замыслов, – самому бы выскочить из своей же ловушки!

Чувствуя на лице предательскую бледность, отворачиваясь от светильников, он долго откашливался, изгоняя сипоту, застрявшую в горле.

Ему бы надлежало отступить с умом и хитростью, не обращая к хану открытой спины – он же, от природы трусливый, кинулся в безоглядное бегство.

– Великий владыка прав, как всегда! – воскликнул он с преувеличенным жаром. – Своей несравненной мудростью повелитель сорвал пелену с моих глаз. Теперь я вижу ясно, что означенные пешаверцы злонамеренно оклеветали благородного Ядгорбека, дабы умалить славу его воинских подвигов и через то уменьшить блеск Кокандского царства! Вот в чем заключалась их преступная цель; теперь остается только узнать, откуда исходило наущение, где затаилась измена? Завтра же я самолично передопрошу пешаверцев.

Хан слушал молча; усмешка на его тонких губах мерцала весьма предвещательно; какое слово таилось под нею, и что принесет оно, всплыв наконец на уста? В смятении, в страхе, стремясь отдалить это слово, вельможа говорил без умолку, со все возрастающим пылом.

– Сколь благословенна эта ночь! – восклицал он. – Благодаря бездонной мудрости нашего владыки измена разоблачена, доброе имя очищено! Теперь моя совесть спокойна, разум возвысился, дух просветлен, – теперь я могу удалиться!

Кланяясь на каждом слове и приседая, он пятился к спасительной двери, но опочивальня была обширна, я последнего шага он сделать не успел; он уже перенес правую ступню за порог и подтягивал в поклоне левую; еще бы один миг, и он вышел бы за дверь, ко спасению, – но здесь-то и настигла его стрела возмездия.