Тесей. Бык из моря - Рено Мэри Страница 25

Он послал за ними одного из своих людей. В помете было четыре свинки и семь кабанчиков; словом, мы избавили обитателей этих мест от изрядных неприятностей.

Мегарийцы принялись освежевывать свинью. Потом я сделал из ее зубов и шкуры добрый шлем – хорошо обработанная кожа стала прочной и гибкой. Люди Пиласа вернулись с наградой прежде, чем туша рассталась со шкурой. Они принесли и дрова, чтобы приготовить мясо и сжечь приношения. Я заметил, как удивленно посмотрел царевич на моих минойцев, услыхав, что они обратились к Аполлону, но в те дни я уже установил у себя в страже этот обычай. Мои спутники хорошо относились к богу, защищавшему мужей от гнева богинь и способному отогнать даже дочерей Ночи. Я никогда не рассказывал им о Посейдоне. В Элевсине на супругов Матери Део, как и на мужей царицы, не обращают особенного внимания.

Хлопоты затянулись до времени, когда тени начинают расти. Облака рассеялись, и солнечный свет облил горы золотистым вином. Я обратился к Пиласу:

– По этим крутым горам нельзя ходить в темноте, да и жаль покидать подобное пиршество, словно мы в походе. Почему бы нам не отыскать укрытую от ветра низинку и не заночевать на постелях из ветвей? Тогда мы могли бы петь и слушать рассказы друг друга хоть до полуночи.

Серые глаза Пиласа широко распахнулись. А потом он поглядел на меня, словно бы пряча смех. И, согнав его с лица полностью, любезно ответил, что не мог бы и мечтать о чем-то лучшем. Я обернулся к своим спутникам, сбившимся в кучку. Подошедший Биас шепнул мне на ухо:

– Тесей, это уж слишком!

– Почему? – спросил я.

– Ты, конечно, знаешь, что царь никогда не ночует вне дворца, – негромко буркнул он.

Я не придал значения его словам – так приятно было вновь ощущать себя мужем среди мужей. Чем на всей земле мог бы я оправдаться тогда перед Пиласом, не сделавшись посмешищем в глазах всех эллинов?

– Однажды все случается в первый раз, – отвечал я.

Биас глубоко вздохнул:

– Разве ты не понимаешь? Ты и без того рисковал жизнью, ослушавшись запрета повелительницы. Кроме того, ты убил свинью. И если теперь ты заночуешь в горах, она решит, что ты делишь ложе с женщиной.

Пусть из добрых намерений, однако же он зашел чересчур далеко.

– Есть вещи, которые мужу и жене надлежит решать между собой. Ты сказал, Биас, и я тебя выслушал. А теперь ступай помоги остальным.

Расставили вертела, разожгли трут. Сгустился вечер, и лощина наполнилась светом костра, словно чаша для жертвоприношения. Нам не хватало только вина, когда – о! – из нижней деревни явились мужи с полным мехом, чтобы отблагодарить нас за умерщвление Файи. Они смотрели на тушу, и я подумал: к ночи новость доберется и до Элевсина. Ну что ж, ни телку, ни корове судьбы своей не миновать.

Мясо поджарилось – как раз для наших острых зубов. Пилас делил со мной окованный золотом рог, остальные прикладывались прямо к меху. Все пели, эллины и минойцы подпевали друг другу. Мои парни сперва держались сдержанно, а потом разошлись; эллины сегодня, они трепетали перед завтрашним днем. И я сам испытывал то же чувство.

Шум становился все громче, и мы с Пиласом придвинулись друг к другу: настала пора для беседы. Ради нее я и убил Файю. Но теперь я ощущал собственную молодость сильнее, чем когда пронзал копьем дикую свинью. В Трезене я нередко помогал деду развлекать подобных мужей; в зале я был вежлив: подсказывал кифареду, какая хвала подобает какому гостю, или сам пел перед ними; водил их на охоту, приглядывал за тем, чтобы они развлеклись, но не погибли. А потом провожал гостей с подобающими дарами, после того как они завершали свои дела в верхних покоях. Я был мальчиком на побегушках у этих мужей. И, вспоминая прошлое, я услышал шепоток какого-то мегарийца:

– Царица стареет, а цари становятся все моложе. Дошло и до безбородого.

Эти слова сослужили мне хорошую службу: благородство заставило Пиласа, опасавшегося того, что я услышал неуместную речь, попросить меня рассказать о смерти Скирона. Так я сделал половину дела.

Когда песни возобновились, мы все еще разговаривали об Истме. Я сказал:

– Я в одиночку прошел этим путем и остался живым. Но теперь вместо Скирона разбойничает кто-то другой. Так будет до тех пор, пока дорогу не очистят по всей длине. А это дело не для одного мужа и даже не для одного царя. – Пение сделалось громким, вино вновь пустили по кругу, и я продолжил: – Но два царства справятся с ним.

Я заметил, как блеснули глаза Пиласа, но он был проницателен и к тому же прожил на свете на десять лет дольше меня.

– Это война! Но захотят ли ее элевсинцы? Что станет с их морской торговлей, если откроются сухопутные дороги?

Я покачал головой, поскольку заранее продумал ответ.

– Дорога проходит и через Элевсин. А значит, его жители получат возможность торговать и когда зима закроет морские пути. К тому же, – я улыбнулся, – их скот станет мирно жиреть, если некому будет покушаться на стада Мегары.

Пилас расхохотался; я видел, что он слушает меня как взрослого мужа, но слова слишком простые или опрометчивые заставят его потерять ко мне интерес.

Я произнес:

– Твоему отцу придется иметь дело с Ксанфом, братом царицы, а не со мной. В Элевсине все знают, что он воюет лишь ради поживы. Скажи ему, что у разбойников много добра, и он прислушается к твоим словам.

Пилас передал мне свой рог и сказал:

– Тесей, ты все прекрасно продумал. Скажи мне, а сколько тебе лет?

Я отвечал:

– Девятнадцать, – поскольку и сам теперь верил в это.

Поглядев на меня, он усмехнулся в бороду:

– О чем они думали там, в Элевсине? Хотели поймать оленя, а заполучили леопарда. Неужели они еще не поняли этого? Объясни мне, парень, зачем тебе все это? Что с тобой будет на следующий год в это самое время?

– Пилас, – отвечал я, – когда ты умрешь, для тебя сложат гробницу, облицуют ее тесаным камнем. Твой перстень останется на твоем пальце, и твой меч будет в твоих руках; твое лучшее копье ляжет рядом с тобой, и чаша для возлияний, и кубок, из которого ты пьешь в чертоге. Ну а через сотни лет, когда плоть твоя истлеет и кольцо ляжет на кость, старцы будут рассказывать внукам: «Вот стоит гробница Пиласа, сына Ниса; выслушай же повесть о его деяниях». И дитя это вырастет и передаст песню своему внуку, а тот – своему. В Элевсине же плоть мертвых царей разбрасывают по полям, как конский навоз, не удостаивая прославления даже имени. Кто же сложит мне эпитафию, если не я сам?

Он кивнул и сказал:

– Верно, это неплохая причина, – но не отвел от меня глаз, и я уже знал, о чем он собирается говорить. – Тесей, я прожил возле Элевсина почти тридцать лет. Я знаю, как выглядит муж, которому заранее известен конец его жизни. Покорность в крови землепоклонников; они – как птицы перед раскачивающейся змеей. Но если она попытается зачаровать леопарда, он ударяет первым.

Я выставил бы себя дураком, солгав столь проницательному мужу.

– В моем родном краю муж решает это собственной волей, – отвечал я и добавил: – Но свою судьбу я встречу в бою. Кто захочет жить без имени?

– Во всяком случае, не ты. Но если в бродило попала такая закваска, как ты, в Элевсине могут перемениться обычаи. Подобные события случались в дни наших отцов, и об этом сложены песни.

Слова его пробудили думы, дремавшие в моем сердце. Моя победа действительно открывала теперь дорогу новому, и я был еще чересчур молод, чтобы смолчать об этом. Я загляделся на огонь, и он промолвил:

– К тому же мы можем посчитать тебя беспокойным соседом.

Мне понравилась его откровенность. Мы понимали друг друга.

– Мы едим быка твоего отца, – отвечал я, – заслуженную мною награду. Я не знаю, кто из нас хозяин, кто гость, но очаг этот сдружил нас.

Светлые глаза Пиласа пытливо заглянули мне в лицо, а потом он взял мою руку и пожал ее.

Огонь угасал; алые угли подернулись серым пеплом, на котором мерцало теперь лишь несколько золотых искр, сытые псы глодали кости. Вокруг стало тихо, и мы разговаривали, пригнувшись друг к другу. Оглядываясь, я видел своих минойцев, то и дело проверявших недреманным оком, не собираемся ли мы заняться любовью.