Тайны Старой Москвы - Александр Александрович Бушков Страница 25

Оставшись в одном летнем платье и без денег, я хотя и наняла себе комнату, но только надеясь на возврат денег».

История, достойная экранизации или как минимум — писательского внимания. Девушке повезло: растлить ее, слава богу, не успели, да и сама она толком не успела испугаться, а вот сутенерше Абакумовой удалось выйти сухой из воды. Сначала она притворилась больной, а потом сама обвинила бедняжку в клевете, заявив, будто та «добровольно изъявила согласие к развратной жизни в Москве» и к тому заняла у нее двести рублей, да так и не вернула. В итоге дело замяли, тем более что Виктория Францкевич благополучно вернулась домой в Вильно.

Кстати, этот сюжет довольно распространен и в наши дни. Не знаю, какие нынче сети расставляют «Абакумовы», но полагаю, что бабочек в них и сегодня запутывается немало.

С высоты нынешнего своего возраста и семейного опыта всех желающих вкусить плодов продажной любви хотел бы предостеречь от фатальных ошибок и именно по этой причине рассказать любителям клубнички еще одну поучительную историю, когда посещение публичного дома повлекло за собой крах семейной жизни.

В марте 1898 года пятидесятилетний дворянин Андрей Полежаев, капитан волжского парохода «Феодор», прогуливаясь вечерком по Тверской, зашел в кофейную Филиппова, где столкнулся с двумя своими приятелями: неким Сизовым, помощником аптекаря, и мещанином Рудаковым. После содержательной мужской беседы и, возможно, обильных возлияний, иначе с чего бы они напрочь потеряли голову, троица уверенно зашагала в сторону ближайшего публичного дома «Чикаго», находившегося (обратите внимание!) опять же на Драчевской улице. Там они разошлись в разные комнаты в сопровождении хорошеньких и в меру раскрепощенных женщин.

Периодически, в минуты отдыха, приятели посещали апартаменты друг друга, параллельно потягивая пивко. Вломившись в очередной раз к Полежаеву в спальню, Сизов и Рудаков застали его в тот самый момент и в той самой позе, когда отвлечься от дела не было никакой возможности. Единственное, что смог сделать Полежаев, так это приподняться и крикнуть им: «Уйдите!» Вскоре они вместе покинули означенное заведение и разошлись по домам. История получила огласку.

Не могу ничего предосудительного сказать о Сизове и Рудакове, но сам Полежаев был человеком, мягко говоря, связанным семейными узами. И законная супруга его, сорокалетняя дама Елизавета Полежаева, имеющая нелады с сердцем и страдающая нервами, подала в Московскую духовную консисторию прошение о разводе, мотивируя его тем, что ее супруг, проживая в Москве, ведет предосудительный образ жизни и периодически нарушает супружескую верность. Сама супруга с детьми давно жила отдельно от мужа в Нижнем Новгороде, а он только изредка появлялся дома во время навигации. Она была в ярости и требовала немедленного развода с коварным изменником.

Кстати, в этой истории есть две правды. Первая: Елизавета Полежаева жила в Новгороде, потому что ее муж грешил периодически, вторая: «коварный изменник» грешил именно потому, что законная супруга была недоступна, поскольку проживала в другом городе. Так что непонятно, кто тут и в чем виновен.

Но вернемся к делу. Кто именно «заложил» нашего капитана, доподлинно неизвестно, но тут уж, как ни крути, есть только два варианта: либо Сизов, либо Рудаков. Ни один из них не явился на суд, вероятно, боясь разоблачения и тем самым серьезно осложнив дело: в течение четырех лет из-за неявки ответчика и основных свидетелей судебное заседание откладывалось. В конце концов супругов все-таки развели.

А теперь самое главное: пострадавшей стороне, то есть жене, разрешили вступить в новый брак, а на долю неверного мужа выпало роковое решение, звучавшее таким образом: «осужден на вечное безбрачие» с дополнительным наложением обязательной семилетней церковной епитимьи.

Казалось бы, муж пойман на одной-единственной измене, а тут — «вечное безбрачие», отметка о котором вносится, между прочим, в паспорт, после чего ни один священник не имеет права его венчать. Сурово!

Не будем окончательно запугивать ветреных мужчин: спустя девять лет духовные власти сжалились над несчастным капитаном и разрешили ему вступить в новый брак.

Мужчины, основной вывод, который нужно сделать из этой истории: грешите, пожалуйста, без свидетелей.

Глава 6

Чрево Москвы(В. Гиляровский)

Охотный ряд — Чрево Москвы

В прежние годы Охотный ряд был застроен с одной стороны старинными домами, а с другой — длинным одноэтажным зданием под одной крышей, несмотря на то что оно принадлежало десяткам владельцев. Из всех этих зданий только два дома были жилыми: дом, где гостиница «Континенталь», да стоящий рядом с ним трактир Егорова, знаменитый своими блинами. Остальное все лавки, вплоть до Тверской.

Трактир Егорова когда-то принадлежал Воронину, и на вывеске была изображена ворона, держащая в клюве блин. Все лавки Охотного ряда были мясные, рыбные, а под ними — зеленные подвалы. Задние двери лавок выходили на огромный двор — Монетный, как его называли издревле. На нем были тоже одноэтажные мясные, живорыбные и яичные лавки, а посредине — двухэтажный «Монетный» трактир. В задней части двора — ряд сараюшек с погребами и кладовыми, кишевшими полчищами крыс.

Охотный ряд получил свое название еще в те времена, когда здесь разрешено было торговать дичью, приносимой подмосковными охотниками.

Впереди лавок, на площади, вдоль широкого тротуара, стояли переносные палатки и толпились торговцы с корзинами и мешками, наполненными всевозможными продуктами. Ходили охотники, обвешанные утками, тетерками, зайцами. У баб из корзин торчали головы кур и цыплят, в мешках визжали поросята, которых продавцы, вынимая из мешка, чтобы показать покупателю, непременно поднимали над головой, держа за связанные задние ноги. На мостовой перед палатками сновали пирожники, блинники, торговцы гречневиками, жаренными на постном масле. Сбитенщики разливали, по копейке за стакан, горячий сбитень — любимый тогда медовый напиток, согревавший извозчиков и служащих, замерзавших в холодных лавках. Летом сбитенщиков сменяли торговцы квасами, и самый любимый из них был грушевый, из вареных груш, которые в моченом виде лежали для продажи пирамидами на лотках, а квас черпали из ведра кружками.

Мясные и рыбные лавки состояли из двух отделений. В первом лежало на полках мясо разных сортов — дичь, куры, гуси, индейки, паленые поросята для жаркого и в ледяных ваннах — белые поросята для заливного. На крючьях по стенам были развешаны туши барашков и поенных молоком