Виктор Поротников - Кровавое Крещение «огнем и мечом» Страница 25

Глава девятая

Ромейский посол

В это майское утро Владимир проснулся с ощущением счастья в душе, поскольку ему приснился чудесный сон, а рядом с ним на широкой мягкой постели спала, разметав по подушке свои густые золотистые волосы, юная Адель, румяная и прелестная, как сказочная фея. Вернувшись из Польши, Владимир сочетался браком с Аделью по славянскому обычаю, введя ее в свой терем законной женой. На этом настояли барон Унгерн, двоюродный дядя Адели, и католический священник Бернард. Оба приехали в Киев вместе с Аделью, являясь преданными слугами маркграфа Эккарда.

С самого первого дня пребывания Адели в Киеве Владимир проводил с ней почти все дни и ночи, лишь изредка навещая беременную Алову, Рогнеду и Юлию. Владимиру доставляло удовольствие обучать Адель русскому языку и самому учиться у нее говорить по-немецки. Однако сильнее всего Адель привлекала Владимира своей наивностью, скромностью и покорностью. Адель без малейших возражений исполняла на ложе любые прихоти Владимира, постигая под его руководством самые сокровенные тайны интимной гимнастики. Адель была прелестна и непосредственна, она была нежна и совершенно некапризна, стремясь прежде всего доставить удовольствие Владимиру. Адель даже танцевала обнаженной перед Владимиром, чего не позволяли себе все прочие его жены, покорность которых имела все-таки определенный предел.

Владимир обычно просыпался раньше Адели, так случилось и на этот раз.

Поднявшись с постели и осторожно коснувшись губами обнаженного плеча Адели, Владимир быстро оделся, натянул на ноги красные сапоги, причесал волосы и, мягко ступая, удалился из ложницы. С утра он взял себе за привычку окунаться в бочку с речной водой, подражая в этом Добрыне. Гридни из молодшей дружины каждое утро привозили воду с Почайны-реки, наполняя ею большую дубовую бочку, установленную в предбаннике.

Спустившись по темной скрипучей лестнице с верхнего яруса на первый этаж терема, Владимир, как обычно, направился мимо поварни к боковому выходу, ведущему к бане. Из поварни доносился смех челядинок, там звенели медные крышки о края бронзовых котлов, слышались шлепки раскатываемого на столе теста. Через неплотно притворенную дверь в полутемный коридор просачивался густой запах мясного бульона и аромат пряно-острых приправ.

Собираясь распахнуть рукой двойные дверные створы, ведущие на крытую галерею, по которой можно было пройти в гридницу, а также дойти до бани, если повернуть в другую сторону, Владимир невольно замер. До его слуха долетели голоса младших гридней, расположившихся в тени на галерее в ожидании утренней трапезы.

Владимир сразу узнал голоса варягов Ульфира и Остена. Они смеялись над ним, над Владимиром! Оба говорили на варяжском наречии, которым Владимир неплохо владел после своей поездки в Скандинавию.

— Князь наш не только не смог зарубить никого из мазовшан, но, стыдно вымолвить, сам едва не лишился сознания при виде убитых и льющейся крови, — с нескрываемым презрением молвил Ульфир.

Ему вторил Остен, давясь от смеха:

— Выпав из седла, как соломенное чучело, князь наш залил рвотой свой меч и одежду. Он ползал в снегу на четвереньках, как упившийся в дым пьяница! Ха-ха.

— Клянусь Одином, братцы, все так и было, — воскликнул Ульфир. — Нам пришлось остановить коней и закрывать щитами ползающего по снегу Владимира от вражеских стрел и дротиков.

— Вполне может быть, что Владимир не только ублевался, но и обмочил портки от страха, — смеялся Остен. — Вид у него был очень жалкий! Как у молодки, у которой вдруг случился выкидыш.

После этих слов на галерее раздался громкий дружный хохот. Судя по всему, Ульфир и Остен делились воспоминаниями о битве с мазовшанами с теми из младших гридней, кому не довелось участвовать в этом походе.

У Владимира лицо вспыхнуло огнем, он с такой силой закусил губу, что у него слезы брызнули из глаз. Варяги-дружинники смеются над ним, почти не таясь! Среди бела дня эти наглецы перемывают ему косточки, сидя у входа в княжеский терем!

Владимир повернулся и зашагал прочь, у него враз пропало желание окунаться в бочку с водой. Удалившись в тронный зал, Владимир опустился на корточки, прислонившись спиной к одной из массивных дубовых колонн, поддерживавших своды просторного помещения.

Стыд жег его нестерпимо! Уж лучше бы мазовшане убили его в той злополучной сече, чем ему теперь выносить весь этот позор. Молодшая дружина считает Владимира жалким трусом, это яснее ясного. Эти молодые варяги всего-то на два-три года старше Владимира, но тем не менее все они бесстрашны в сражении, умелы во владении оружием и совершенно не теряются при виде крови и изрубленных тел. Даже Буи, брат Аловы, и тот сумел отличиться в битве с мазовшанами, а ведь он на год моложе Владимира.

За утренней трапезой Владимир был хмур и неразговорчив. На вопрос Добрыни, в чем причина его столь мрачного настроения, Владимир раздраженно промолвил:

— Надоели мне варяги, дядя. В молодшей дружине их больше половины, так не годится. Боярских сыновей надо привлекать в дружину, они не столь развязны и грубы.

Отложив ложку, которой он управлялся с гороховым супом, Добрыня внимательно посмотрел на племянника. От его проницательного взгляда не укрылось, что Владимир явно чего-то не договаривает.

— Неужто кто-то из гридней осмелился тебе дерзить, племяш? — спросил Добрыня. — Кто сей наглец? Назови его имя.

— Дело не в этом, дядя, — помедлив, проговорил Владимир, нервно катая в пальцах хлебный мякиш. — Мне не по душе, что кое-кто из варягов чересчур похваляется своей отвагой. В этой похвальбе явно просматривается намек на то, что без варяжских мечей не быть бы мне киевским князем.

Добрыня понимающе закивал, отодвигая тарелку с недоеденным супом. Эта похвальба слетает с уст варягов-дружинников постоянно, с той поры, как они утвердились в Киеве. Для Добрыни это не было новостью.

— Что ж, племяш, немалая доля истины есть в похвальбе варягов, — заметил Добрыня. — Нам с тобой придется терпеть их докучливость и хвастовство, ведь после отплытия новгородцев к родным очагам варяги являются нашей главной опорой в Киеве.

Владимир подавил тяжелый вздох, сознавая правоту дяди. Новгородцы и чудь отплыли на ладьях вверх по Днепру две недели тому назад. Лишь полторы сотни новгородцев пожелали остаться в Киеве, вступив в дружину Добрыни.

— Ты же собирался звать под свой стяг удальцов из Чернигова и из Древлянской земли? — Владимир взглянул на Добрыню. — Ведь и бужане дали тебе своих людей. Это разве не опора для нас?