Александр Кердан - Камень духов Страница 25

Ночью в каюту капитана вместе с двумя дюжими матросами вломился Смит. Ударом ноги он выбил пистолет из рук Барбера и кривым ножом, зажатым в левой, здоровой руке, полоснул его по лицу. Кровь залила глаза сэру Генри. Он потерял сознание.

Очнулся Барбер уже на берегу. Ощупал себя: ноги, руки целы, на голове повязка, засохшая от крови… Попытался снять ее и снова чуть не лишился чувств – вместо глаз наткнулся на свежие раны… Поняв, что стал беспомощней младенца, Барбер завыл. Никто не отозвался на вопль отчаяния. Сам же сэр Генри долго не решался сдвинуться с места, по каким-то ему самому неясным приметам и запахам определив, что находится среди развалин дома или крепости. Здесь он сидел, пока не почувствовал, что солнце зашло и от камней повеяло прохладой. Вопреки логике, подсказывающей, что в темное время опасно покидать руины, так как можно стать жертвой хищников, слепец с трудом выбрался из своего прибежища и побрел куда-то без дороги.

Сколько так двигался во мраке сэр Генри, сказать трудно. Для него, утратившего понятия дня и ночи, эти блуждания были бесконечным кошмаром, единственным выходом из которого представлялась смерть. Но скитальцу повезло. Его, полуживого, подобрали монахи-францисканцы, случайно оказавшиеся в этих местах. Они взяли слепца с собой, приютили в миссии, заботливо врачевали его раны. Находясь в монастыре, сэр Генри неожиданно для себя обнаружил, что понимает по-испански, хотя прежде, кроме «Карамба!», не знал ничего. А тут то ли взыграла в нем кровь испанских предков, о которых он, воспитанный приемными родителями – ирландцами, и не догадывался, то ли на самом деле произошло чудо, как посчитали приютившие слепого чужеземца монахи, но уже через несколько дней Барбер начал без толмача разбирать все, что говорилось ему. От монахов сэр Генри узнал о разграблении Монтерея пиратами, пришедшими к городу на двух кораблях, о приходе к власти в Калифорнии военной хунты. Но эти мирские события не взволновали его. С ним действительно случилось странное – забрезжил в спящей доселе душе, словно свет маяка в тумане, иной мир, о коем Барбер прежде и не задумывался. Мир света и любви…

Два года прожил Барбер у миссионеров, которые заботились о нем, вслух читали ему Святое Писание. Благодаря отличной памяти сэр Генри вскоре мог наизусть пересказывать библейские истории, произносить молитвы и петь псалмы. К концу пребывания в монастыре он принял постриг и, сделавшись падре Томасом, был направлен помощником к настоятелю миссии Сан-Франциско Солано. С падре Альтамиро у них сложились доверительные отношения. Новый помощник все рассказал о себе своему брату во Христе.

– Как вы думаете, брат Альтамиро, – спросил он у настоятеля однажды, – простит ли меня когда-нибудь Господь?

– Если ваше раскаяние искренне, простит несомненно! – ответил тот.

Вот и молится теперь падре Томас Всевышнему, не щадя своей спины. Неустанно кладет поклоны, впечатывая потный морщинистый лоб в земляной пол кельи. Каждую минуту просит у Бога прощения за прошлую жизнь. В исступлении не замечает, что происходит вокруг…

И все же когда молящийся в очередной раз склонился ниц, что-то заставило его очнуться. Что-то живое и теплое коснулось его руки на короткое мгновение. Потом еще и еще…

Слова молитвы замерли у падре на губах. Он напряг слух, и без того обострившийся за время слепоты. Из множества окружающих его келью посторонних шумов: громкой переклички караульных у ворот, ржания и перетаптывания лошадей у коновязи, завывания ветра в щелях касы, – выделился новый звук – тонкий, чуть слышный писк. Падре сделал резкое движение, и в его руке оказался влажный, бьющийся комочек. «Мышь! – монах осторожно разжал пальцы, выпуская пленницу на волю. При этом на его руку наткнулись еще несколько грызунов. – Откуда их столько?»

Мыши и прежде навещали его келью, но тут – целое нашествие. «Что-то похожее на бегство крыс с тонущего корабля…» Тому, кого называли капитаном Барбером, доводилось видеть нечто подобное. Однажды, когда по его приказу прорубили днище захваченного судна и в трюмы хлынула вода, сотни хвостатых тварей метнулись по швартовым тросам на прижавшийся к правому борту «Юникорн». Зрелище, надо сказать, не из приятных даже для свирепых морских волков!

Что-то похожее на тревогу ощутил падре Томас и сейчас. Он вынул из кармана рясы колокольчик и позвонил. Ему пришлось трижды повторить свой зов, пока не явился заспанный мальчик-поводырь, индеец, родившийся и выросший в миссии.

– Что случилось, niño?

– Я не знаю, падре… Я спал…

– Так ступай же, узнай немедленно!

Мальчик выбежал и вернулся через несколько минут, показавшихся монаху долгими.

– Все собираются в храме, падре… – взволнованно затараторил он. – Сеньор настоятель велели немедленно привести вас туда…

– А что случилось?

– Голодный ветер…

– Ураган? – опершись на вздрагивающее детское плечико, падре поднялся с колен.

– Да, падре… Это очень страшно?

– Не бойся, малыш, – обычно скупой на ласку, падре погладил поводыря по голове. – Пойдем, и да пребудет с нами милость Божья!

Ветер, налетевший с севера, дул все яростнее. Порывы с каждым разом удлинялись, а затишья между ними становились все короче, пока вовсе не исчезли. Округа наполнилась ревом… Казалось, безумный органист нажал одновременно на все регистры и педали своего гигантского инструмента и теперь, радуясь эффекту, надрывно хохочет и рыдает.

Уже должен был наступить рассвет, но небо над миссией оставалось темным. И эта тьма за стрельчатыми окнами храма все сгущалась, наполняя сердца людей первобытным ужасом. Как беспомощны мы перед лицом Природы! Все достижения нашей цивилизации оказываются бессильны перед разгневанной стихией!

Так или иначе, но в этот час все, кто пришел в храм: испанцы и русские, метисы и индейцы, – думали об этом… Перед лицом опасности, грозившей всем, невзирая на цвет кожи и вероисповедание, храм на самом деле ощутился чем-то вроде легендарного ковчега – иными словами, последней надеждой на спасение.

Это строение было самым вместительным и прочным сооружением в миссии. Хотя храм и строился из того же, что и прочие строения, материала, кладка его имела свои отличия. Ее делали не пеоны, а настоящие мастера-каменщики, приглашенные из Соноры. По старой традиции они добавляли в раствор куриные яйца. С годами стены храма превратились в монолит, который не смогли сокрушить стальные кирки, когда падре Альтамиро решил прорубить в одном из помещений дополнительное окно.