Владимир Балязин - Дорогой богов Страница 25

На лавках, стоящих у стен, подстелив под себя плащи, спали солдаты.

Капрал ткнул пальцем на две свободные лавки и сказал:

— Du und du. Sie beide mussen hier bis morgen warten [8]. — И, немного подумав, добавил: — Konnen sie hier schlafen [9]. А туда, — перешел капрал на русский язык и выразительно ткнул пальцем на дверь, — ни-ни!

Андрей как лег на лавку, так сразу же и заснул, а Морис долго еще ворочался, беспокойно думая, что принесет ему утро и что следует говорить, если начнут его спрашивать, кто он таков и зачем пожаловал в Кролевец.

Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо. Открыв глаза, Морис увидел, что в комнате уже никто не спит, на соседней с ним лавке сидит Андрей, за столом сидят два офицера и выжидательно смотрят на Мориса. Один из офицеров был в мундире майора, на другом, белоглазом и белобрысом, был старый сильно поношенный офицерский мундир без знаков различия. Взглянув на белобрысого, Морис подумал: «Бывает же такое совпадение: и человек и одежда как бы одно существо — линялое какое-то, потасканное и вконец обесцвеченное».

В тот же момент белобрысый вдруг быстро сказал Морису на чистейшем немецком языке:

— Подойди сюда! Морис вскочил.

— Господин майор, — белобрысый посмотрел на сидящего рядом с ним офицера, — будет задавать тебе вопросы, а ты отвечать на них. Я буду переводить господину майору все, что ты скажешь.

— Кто ты таков? — спросил майор.

— Я служил вахмистром в австрийской императорской армии… — начал Морис, но белобрысый тут же перебил его:

— А не изменяет ли тебе память, любезный? Не перепутал ли ты армии и не в королевской ли прусской кавалерии был ты вахмистром?

— Нет, господин офицер, — спокойно и с достоинством произнес Морис, — я служил в австрийской армии.

— Господин майор интересуется, — сказал затем переводчик, — у кого именно ты там служил?

— У генерала Лаудона, — ответил Морис.

— А как звали этого твоего генерала? — спросил переводчик.

— Гедеон Эрнст, — ответил Морис.

Бесцветные брови переводчика полезли вверх, водянистые глаза округлились.

— Великолепно! — воскликнул он и стал негромко, но быстро о чем-то с жаром рассказывать майору.

Несмотря на то что переводчик говорил быстро, Морис понял, что белобрысый раньше служил вместе с Лаудоном и хорошо его знает. Белобрысый упомянул в разговоре и Данциг, и Крым, и АЗОВ, подробно перечисляя баталии, в которых ему довелось участвовать вместе с Лаудоном.

Наконец белобрысый кончил и спросил Мориса:

— А чем ты можешь доказать, что действительно служил под началом Лаудона?

Морис не спеша вынул из-под рубахи синий бархатный конверт с замысловатым золотым вензелем, в котором он хранил бумаги, и достал письмо, данное ему Лаудоном в день их последней встречи.

Переводчик недоверчиво посмотрел на пакет, осторожно взял его, повертел немного и передал майору.

Майор с хрустом сломал печати, разорвал конверт и вынул оттуда лист бумаги, исписанный крупным, размашистым почерком. Мельком взглянув на письмо, майор передвинул лист по столу, и белобрысый, быстро подхватив его, начал читать. Чем дальше он читал письмо, тем выше и выше поднимались его брови. Когда чтение письма было окончено, брови белобрысого стояли почти вертикально, образуя две параллельные с носом линии. Белобрысый встал, почему-то одернул свой старенький мундирчик и на цыпочках обошел майора кругом. Наклонившись к его уху, он шепотом стал что-то говорить майору, бросая короткие, быстрые взгляды на Мориса. Было заметно, что и майор удивлен услышанным. Подумав немного, майор сложил письмо Лаудона вдвое, сунул его в синий конверт, затем спрятал конверт в сумку и, неловко запинаясь, произнес по-французски:

— Ваше сиятельство, господин граф… я должен отвезти вас к коменданту города генералу Суворову.

Когда Морис в сопровождении майора подошел к двери, ничего не понявший Андрей обеспокоенно крикнул ему вслед:

— Морис, ищи меня в порту, в кабачке «Акулья пасть»!

Генерал-провиантмейстер Василий Иванович Суворов, в новом парике, в новом, с иголочки, мундире, напомаженный и надушенный, сидел за огромным столом черного дерева, в большом своем кабинете, пребывая в наипрекраснейшем расположении духа.

Неподалеку от него, на другом конце стола, сидел его сын, уткнувшийся в какую-то книгу, как всегда неугомонный, вставший и сегодня чуть свет, несмотря на дальнюю дорогу, которую ему пришлось проделать накануне.

Василий Иванович медленно водил по бумаге пером, время от времени поглядывая на сына. Но тот как уперся худенькими лопатками в высокую резную спинку стула, так и сидел неподвижно, лишь иногда быстрым движением тонких пальцев перекидывая страницу.

Кабинет Василия Ивановича был двухэтажным. В верхнем его этаже не было дверей. Для того чтобы вознестись туда, как шутил Василий Иванович, нужно было подняться по железной винтовой лестнице, идущей с первого этажа, где находился адъютант, и пройти сквозь отверстие в полу, напоминавшее люк корабельной палубы. На втором этаже кабинета не было ни одной двери, зато было двенадцать узких высоких окон, выходивших на все четыре стороны света.

Комната адъютанта и кабинет коменданта располагались в башне старого замка, стоявшего на горе, в самом центре города. И когда Василий Иванович говорил, что в его кабинет нужно не входить, а возноситься, он был совсем недалек от истины, ибо сие двухэтажное сооружение находилось на высоте шестидесяти метров. Над кабинетом коменданта находились огромные башенные часы, которые, слава богу, не звонили, а еще выше, под куполом башни, вили гнезда стрижи и ласточки.

Василию Ивановичу нравился его кабинет. Отсюда было видно далеко-далеко, воздух всегда был свеж и чист, по утрам иногда доносился запах вспаханной земли и водорослей, и тишина нарушалась лишь птичьим пением и щебетом. На пользу шло и то, что каждое утро нужно было для променаду одолеть три сотни ступенек, и этот утренний моцион начисто сгонял сон и вселял в генерала великую бодрость.

Заоблачная высь отучила офицеров его штаба беспокоить коменданта по мелочам: всякий крепко задумывался, стоит ли обращаться к господину коменданту. Лучше уж, если можно, и самому решить, как поступить, и не взбираться на высоту шестьдесят метров, всякий раз оставляя за собой три сотни ступенек. К тому же генерал был крут характером, терпеть не мог людей трусливых и нерешительных. Все это приводило к тому, что офицеры, прослужившие у Василия Ивановича год-другой, по части самостоятельности наивыгоднейшим образом отличались от своих коллег, служивших в других штабах.

Вот и сейчас блаженная тишина царила в кабинете коменданта.