Поль Бенуа - Колодезь Иакова Страница 25

– В первый раз я так настаиваю, – кончил он с болезненной улыбкой. – Всегда, когда дело касается интересов моих братьев, я чувствую прилив энергии. К тому же человеку, так хорошо знающему нашу великую историю, мне нет надобности объяснять, что женщинам нашим поручена божественная миссия искупить вину Евы.

Она слушала безмолвная, подавленная неотвратимостью наступающего. Перед глазами вставали картины, случайно виденные в кинотеатре Парижа. Слово это звоном отдавалось в ее ушах. В Париж надо было ехать за спасением «Колодезя Иакова»!

Кохбас не спускал с нее глаз. Свет их был таким лучезарным, что Агарь покачнулась. Опустившись рядом с постелью, она схватила безжизненно повисшую руку и поцеловала ее.

Пароход снимался с якоря в шесть часов вечера.

Агарь постаралась приехать в Каиффу к самому отходу. Густая вуаль, закрывавшая ее лицо, достаточно ясно говорила о нежелании быть узнанной.

Малютка Гитель провожала ее до самой гавани.

Пароходы в Каиффе не подходят к берегу, а стоят на рейде, на расстоянии мили от суши. Уже спускались сумерки, когда вдали показалась приехавшая за Агарью шлюпка. Они в последний раз обнялись. Гитель вдруг разразилась рыданиями.

– Агарь, Агарь! – воскликнула она. – Я чувствую, что ты больше не вернешься.

Агарь задрожала.

– За кого ты меня принимаешь? – сухо произнесла она.

Но тут же пожалела о своей суровости. Таким безудержным было горе ребенка, что она думала только о том, как бы ее утешить.

На пароходе было человек тридцать колонистов-евреев. Новые грюнберги, новые лодзи – они тоже покидали священную землю. Сионизм, казалось, исходил кровью. В темноте Агарь различила несколько грустных силуэтов. Нельзя было терять ни минуты, чтобы спасти «Колодезь Иакова» от этой страшной заразы. У нее была каюта. Их же как попало разместили на палубе. Мысль, что придется всю дорогу провести в этом деморализующем обществе, ужасала ее.

Город, уже освещенный, отражал в чернеющей воде свои огни.

Облокотившись о борт, Агарь с содроганием узнала то место, где свет горел всего ярче, ярче, чем она это себе представляла… за восемь месяцев заведение Дивизио, очевидно, преуспело больше, чем «Колодезь Иакова».

Загудела сирена. Пароход тихо тронулся.

Сейчас же за Кармельским мысом поднялся заскрипевший в снастях морской ветер. Согнувшись над невидимой волной, Агарь силилась в последний раз взглянуть на Палестинские горы, исчезавшие в ночи.

X

Шел дождь, когда Агарь приехала в Париж.

Все утро вытирала она носовым платком запотевшее стекло купе, силясь разглядеть пробегающий за окном пейзаж. Извилины широкой реки с серой, пронзаемой струями дождя водой; маленькие пригородные вокзалы; черные зимние леса, над которыми на миг встало солнце, тотчас скрывшееся за коричневым туманом. Желая яснее все увидеть, она опустила стекло. Повеяло холодом. Взяв фиакр, Агарь поехала на улицу Эколь, где должен был находиться указанный ей Генриеттой Вейль пансион. Вместо пансиона здесь было отделение какого-то банка.

Тут Агари пришел на ум адрес гостиницы, куда она писала подруге по мюзик-холлу.

– «Селек-отель», площадь Сорбонны, – приказала она кучеру, немного пораженная близостью этих двух мест.

Оставив в комнате чемоданы, она тотчас же узнала, где телефон. Разве каждая проходящая минута не наносила ущерб жалким финансам «Колодезя Иакова», о котором она, одинокая, в незнакомом городе, думала со странным, ей самой непонятным волнением?

В телефонной книге было столько Ротшильдов, что она ужаснулась. Найдя того, к кому у нее было дело, она в нерешительности остановилась. В книге были бесчисленные номера: частная квартира, конторы, секретариаты. Агарь не знала, какой из них выбрать. Кончилось тем, что она вообще не позвонила, а написала письмо, извещая о своем приезде и прося аудиенции.

Она вышла, чтобы отправить письмо. Озноб охватил ее. Тонкое пальтишко не грело. После долгих размышлений она решилась купить другое, более теплое, которое вскоре нашла в магазине Клюни за очень умеренную цену. Пришлось немного его переделать. Поспешно, без аппетита позавтракав, Агарь принялась за работу. Было часа четыре, когда она покинула свою комнату. На землю спускалась ночь.

Без особого труда нашла она дом на Фобур-Сент-Онорэ. Доверив письмо одетому в ливрею швейцару, перед которым она вдруг почувствовала себя такой же маленькой, как когда-то перед капельдинером «Пера-Палас», Агарь быстрым шагом удалилась, точно боясь, что человек этот вернет ее. Она еще не чувствовала себя достаточно подготовленной к ответственному свиданию, от которого зависело спасение колонии.

Яркий свет улиц и дрожащий в воздухе шум кружили голову. Агарь потеряла дорогу. Повернув налево и поблуждав минут пятнадцать, она очутилась на огромной, грохочущей площади. С одной стороны открывалась широкая улица с двумя рядами гигантских фонарей в белых колпаках, невыносимый свет которых ошеломил ее, с другой стороны в синих сумерках вырисовывались колоннады какого-то большого здания. «Опера», – узнала Агарь. Для верности она справилась у полицейского, с улыбкой подтвердившего, что она не ошиблась.

Выйдя на середину площади, она с четверть часа простояла точно загипнотизированная, не в силах понять, ужас или восхищение охватили ее. Рядом с ней метрополитен периодически заглатывал и изрыгал бесконечное количество точно лихорадкой подталкиваемых мужчин и женщин.

Агарь не могла стоять на месте. Несколько раз ее толкнули. Какой-то мальчишка, несший огромный пакет, с яростью ее ударил и вдобавок еще выругался. Она пошла дальше…

Из двери одного из домов выпорхнули с шумом молоденькие девушки. Был час закрытия ателье. На скромной, прибитой слева от двери дощечке Агарь прочла имя, ошеломившее ее. Она, значит, находилась на rue de la Paux. Возможно ли, что имя знаменитого портного, платьем от которого, когда-то перекупленным у комиссионера в Константинополе, она так гордилась, было начертано простыми маленькими буквами на скромной мраморной дощечке? А ей казалось, что оно должно быть в ореоле огней! В этот миг – и навсегда – она усвоила урок, преподанный ей Парижем.

Пройдя немного дальше, она остановилась у окна ювелира. И у него было громкое имя, от которого мурашки забегали по телу Агари. Глазами, расширившимися от удивления, любовалась она лежавшими на бархате драгоценностями, к которым устремлены желания женщин и усилия мужчин. Никакого нагромождения украшений, всего несколько вещей: рубин, изумруд, ожерелье розового жемчуга… Состояния старого графа Кюнерсдорфа и трудолюбия Кохбаса, соединенных вместе, едва хватило бы, чтобы купить эти три предмета.