Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо Страница 26

Роблес скривился и с раздражением дернул себя за ус. Он не договорил, но дядя понял его: страна Эльдорадо напоминала клок сена, подвешенный перед носом бегущего осла: сколько бы мы ни продвигались, она все время будет чуть-чуть впереди.

— Что делать? Советуйте! — истерично выкрикнул Писарро. Его лицо было желто-серым, покрасневшие глаза лихорадочно блестели.

Так начался совет. Предлагали разное. Хуан де Селина считал наиболее правильным повернуть назад и переждать дожди в селении «разумных людей». Феличе Сикеронес возразил ему: слишком долог и труден обратный путь, надо круто повернуть на север, там дороги, там кончаются дебри. Заспорили. У того и у другого нашлись единомышленники. О Писарро, казалось, забыли. Но он напомнил о себе.

— Тихо! — в ярости закричал губернатор. — Трусы! Ни один из вас не хочет идти вперед, вижу! Вижу! А Эльдорадо?! Проклятые трусы, неужели вы…

Он задохнулся, схватился обеими руками за горло и снова сел. Все молчали. Потом раздался голос старого Педро Оливареса.

— Сеньор правитель, — негромко, но твердо сказал седой ветеран конкисты. — Начался голод, а впереди — десять дней пути по безлюдью. Каждую минуту может вспыхнуть бунт… Вперед идти нельзя, без пищи мы все пропадем… Все.

Писарро беззвучно глотал воздух. Его острый кадык непрестанно ходил вверх — вниз, и все смотрели на тощее горло Гонсало и не решались взглянуть в его полные горя глаза.

— Сеньор правитель, я, кажется, вижу выход…

Франсиско де Орельяна сделал шаг от двери и, сверля глазом жалкую фигуру Писарро, остановился прямо перед ним. Все головы повернулись к капитану.

— Единственный выход, — спокойно и уверенно продолжал Франсиско де Орельяна, — я вижу в том, чтобы отправить вниз по течению бригантину с полусотней солдат, а остальным — ждать ее возвращения. Я берусь в течение трех-четырех дней раздобыть в соседних с нами богатых областях множество пищи для всего войска, и тогда последний переход станет возможным, а Эльдорадо раскроет свои сокровищницы испанцам. Я кончил.

Снова загалдели, зашумели, заспорили участники совета. Но Гонсало Писарро не дал развернуться дискуссии. Он приказал всем замолчать и, пошатываясь, подошел к Орельяне. Дрожащими руками обнял его за плечи.

— Делай, как знаешь… — глухо сказал он. — Бери бригантину… Подбирай солдат… Эльдорадо…

Он опять не кончил фразу и уткнулся лицом в плечо капитана…

Вот что рассказал мне мой дядя Кристобаль де Сеговия. А на следующее утро, в понедельник 26 декабря 1541 года, на второй день рождества, бригантина «Сан-Педро», провожаемая сотнями угрюмых глаз, отправилась в путь. На ее борту кроме отряда, вышедшего из Гуякиля с Орельяной, на поиски пищи отправились епископ Лимы патер Гаспар де Карвахаль, скромный монах де Вера, мой дядя Кристобаль де Сеговия, известные конкистадоры Кристобаль де Энрикес, Алонсо де Роблес, Матео де Ребольосо, двадцать восемь наиболее крепких солдат Писарро, Аманкай и два десятка индейцев. Бригантину сопровождали пять каноэ, и в одном из них находилась моя Апуати — за час до отплытия я упросил сеньора капитана взять ее с собой.

Отряд Орельяны покидал лагерь, чтобы вернуться назад через три-четыре дня. Мы прощались с друзьями, обещая им спасение от голодной смерти, и были уверены, что нам предстоит непродолжительное путешествие за провиантом, самая заурядная разведка.

Кто из нас мог предполагать тогда, что никогда больше не увидим мы ни надменного Гонсало, ни его измученных солдат? Мог ли кто подумать, что нас ожидало великое плавание и необычайные приключения, испытать которые не привелось еще ни одному человеку с белой кожей и христианским крестом на груди?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РЕКА АМАЗОНОК

ГЛАВА ПЕРВАЯ. БАРАБАНЫ НАДЕЖДЫ

Я закрыл глаза и опять увидел, как из водоворота ринулся нам навстречу огромный расщепленный ствол полузатонувшего дерева. И снова в моих ушах раздался истошный крик дозорного Селиса…

Я помотал головой, и видение исчезло. С усилием разомкнув тяжелые веки, я подполз к борту, лег рядом с астурийцем Ильянесом и стал смотреть в мутную бурлящую воду торопливой Напо. Да, не сразу забудешь такое… Черное суковатое копье, торчавшее из реки, три дня назад чуть было не прикончило бригантину. Благо наш «Сан-Педро» был невдалеке от берега: несмотря на то, что грудь его была пробита, мы сумели добраться до суши, вытащить бригантину на берег и залатать пробоину.

Пятые сутки мчат нас на восток мутные воды Напо, но по-прежнему берега ее пустынны и безжизненны. Крохи провианта, что взяли мы с собою, были съедены на второй день плавания. Каждую минуту мы ожидали, что вот-вот вынырнут из-за черной излучины круглые хижины индейских поселений, где много всевозможной еды — нет, не золота: голод заставил его блеск померкнуть, а — еды. И тогда, доверху нагрузив бригантину пропитанием, мы повернули бы на веслах назад — туда, где умирали от недоедания, от сырости и болезней наши братья по вере.

Так мы мечтали первые три дня. На четвертый день отчаяние стало овладевать нашими сердцами. Все дальше и дальше от лагеря Писарро уносила нас река, и все мучительнее подводило животы. Опять — уже в который раз! — ремни и подметки стали нашей пищей. Мы варили их вместе с травой и кореньями и жадно поедали отвратительное варево. Оно не шло нам впрок: трое солдат тяжело заболели, а двое стали заговариваться, лишившись разума. Щемящее чувство острой жалости овладевало мной, когда я смотрел на Хуана. Мой друг стал медлителен и вял, тонкое лицо приобрело пепельный оттенок. Вот уже вторые сутки он молчит, устремив тоскующий взор на восток, откуда мы ждали спасения. Но особенно жалок был кривоногий Овьедо: от слабости он мог передвигаться по бригантине лишь на четвереньках, свет погас в его глазах, и он, бессвязно бормоча, то и дело принимался грызть борта судна, а то и собственную руку. Однажды он попытался даже посягнуть на полотнище знамени, которое хранил в своей рваной сумке Муньос. Временами и мне начинало казаться, что я схожу с ума: меня то и дело обуревало желание броситься в реку и, подобно хищной акуле, охотиться под водой за рыбой.

Вчера в середине дня, когда я нес вахту дозорного, к капитану де Орельяне дважды подходили несколько человек, среди них — Алонсо де Роблес, Муньос и Педро. Сеньор капитан, как обычно, находился на носу бригантины и внимательно вглядывался вдаль своим зорким глазом — похоже было, что он хочет первым увидеть желанные приметы поселений. По обрывочным фразам, доносившимся до меня, я понял, что солдаты вели с Орельяной речь о возвращении: как раз незадолго перед тем я слышал от Педро плаксивые разглагольствования на эту тему. Я скорее видел, чем слышал, как сеньор капитан отказал им — энергично взмахивая рукой, он некоторое время убеждал их, потом обнял за плечи де Роблеса и Педро и вместе с ними пошел на корму бригантины, где разговор продолжался еще довольно долго. Потом капитан вернулся на нос и опять устремил взгляд на открывающийся из-за поворота берег. А когда солдаты во второй раз подошли к нему, Орельяна выхватил из ножен меч, поднял его над головой и воскликнул — на этот раз я хорошо расслышал его слова: