Александр Дюма - Графиня де Монсоро Страница 26

– Ты спал, Генрих.

– Ничуть, глаза у меня были широко открыты.

– Случается, и я сплю с открытыми глазами.

– Но я этими глазами видел, а так не бывает, когда в самом деле спишь.

– Ну и что же ты видел?

– Я видел лунный свет на оконных стеклах и зловещий блеск аметиста на рукоятке моей шпаги, на том самом месте, где ты сейчас сидишь, Шико.

– А светильник, что с ним стало?

– Он погас.

– Сон, любезный мой сын, чистейший сон.

– Почему ты не веришь, Шико? Разве ты не слышал, что господь говорит с королями всякий раз, когда он собирается произвести на земле какие-нибудь великие изменения?

– Да, он с ними говорит, это правда, – сказал Шико, – но таким тихим голосом, что они его никогда не слышат.

– Но почему ты не хочешь поверить?

– Потому что ты слишком хорошо все слышал.

– Ну ладно. Понимаешь теперь, почему я велел тебе остаться? – спросил король.

– Черт возьми! – ответил Шико.

– Затем, чтобы ты сам слышал, что скажет голос.

– Нет, затем, что если мне вздумается повторить то, что я услышал, люди скажут – Шико валяет дурака, Шико – нуль, Шико – ничтожество, Шико – безумец, и что бы он там ни болтал первому встречному, все одно никто ему не поверит. Неплохо задумано, сын мой.

– Почему вам не придет в голову, мой друг, – сказал король, – что я доверяю эту тайну вашей испытанной верности?

– Ах, не лги, Генрих, ведь если голос появится, он попрекнет тебя этой ложью. А у тебя и без того грехов выше головы. Но будь по-твоему: принимаю твое предложение. Я с удовольствием послушаю глас божий, может быть, он скажет кое-что и для меня.

– А что нам делать до тех пор?

– Лечь спать, сын мой.

– Но если…

– Никаких «если».

– И все же…

– Не думаешь ли ты, что, оставаясь на ногах, сможешь помешать гласу господню заговорить? Король превосходит своих подданных только на высоту своей короны, а когда у тебя голова не покрыта, поверь мне, Генрих, ты такого же роста, как и все остальные люди, и даже пониже кое-кого из них.

– Хорошо, – сказал король, – значит, ты остаешься со мной?

– Договорились.

– Ладно, я ложусь.

– Добро!

– Но ты, ты ведь не ляжешь?

– И не подумаю.

– Я скину только камзол.

– Как тебе угодно.

– Штаны снимать не буду.

– Правильная предосторожность.

– Ну а ты?

– Я останусь в этом кресле.

– А ты не заснешь?

– За это не поручусь. Ведь сон, все равно что страх, сын мой, не зависит от нашей воли.

– Но, по крайней мере, постарайся не заснуть.

– Успокойся, я буду себя пощипывать! Впрочем, голос меня разбудит.

– Не шути с голосом, – предупредил Генрих, который уже занес было ногу над постелью, но тут же ее отдернул.

– Ну, валяй, – сказал Шико. – Ты что, ждешь, чтобы я тебя уложил?

Король вздохнул, осмотрел тревожным взглядом все углы и закоулки комнаты и, дрожа всем телом, скользнул под одеяло.

– Так, – сказал Шико, – теперь мой черед.

И он растянулся на кресле, обложившись со всех сторон подушками и подушечками.

– Ну, как вы себя чувствуете, государь?

– Неплохо, – отозвался король. – А ты?

– Очень хорошо. Доброй ночи, Генрих.

– Доброй ночи, Шико, только ты не засыпай, пожалуйста.

– Чума на мою голову! Я и не собираюсь, – сказал Шико, зевая во весь рот.

И оба сомкнули глаза, король – чтобы притвориться спящим, Шико – чтобы и вправду заснуть.

Глава IX

О том, как глас божий обманулся и говорил с Шико, думая, что говорит с королем

Минут десять король и Шико лежали молча, почти не шевелясь. Но вдруг Генрих дернулся, словно ужаленный, резко приподнялся на руках и сел на постели.

Эти движения короля и вызванный ими шум вырвали Шико из состояния сладкой дремоты, предшествующей сну, и он также принял сидячее положение.

Король и шут посмотрели друг на друга горящими глазами.

– Что случилось? – тихо спросил Шико.

– Дуновение, – еще тише ответил король, – вот оно, дуновение.

В этот миг одна из свечей в руке у золотого сатира потухла, за ней вторая, третья и наконец четвертая и последняя.

– Ого! – сказал Шико. – Ничего себе дуновение.

Не успел он произнести последнее слово, как светильник, в свою очередь, погас, и теперь комнату освещали только последние отблески пламени, догоравшего в камине.

– Горячо, – проворчал Шико, вылезая из кресла.

– Сейчас он заговорит, – простонал король, забиваясь под одеяла. – Сейчас он заговорит.

– Послушаем, – сказал Шико.

И в самом деле, в спальне раздался хриплый и временами свистящий голос, который, казалось, выходил откуда-то из прохода между стеной и постелью короля.

– Закоренелый грешник, ты здесь?

– Да, да, господи, – отозвался Генрих, лязгая зубами.

– Ого! – сказал Шико. – Вот сильно простуженный голос. Неужели и на небесах можно схватить насморк? Но все равно это страшно.

– Ты внемлешь мне? – спросил голос.

– Да, господи, – с трудом выдавил из себя Генрих, – я внемлю, согнувшись под тяжестью твоего гнева.

– Ты думаешь, что выполнил все, что от тебя требовалось, – продолжал голос, – проделав все глупости, которыми ты занимался сегодня? Это показное – глубины твоего сердца остались незатронутыми.

– Отлично сказано, – одобрил Шико. – Все правильно.

Молитвенно сложенные ладони короля тряслись и хлопали одна о другую. Шико вплотную подошел к его ложу.

– Ну что, – прошептал Генрих, – ну что, теперь ты веришь, несчастный?

– Постойте, – сказал Шико.

– Что ты затеваешь?

– Тише! Вылезай из постели, только тихо-тихо, а меня пусти на свое место.

– Зачем это?

– Затем, чтобы гнев господень обрушился сначала на меня.

– Ты думаешь, тогда он пощадит меня?

– Ручаться не могу, но попробуем.

И с ласковой настойчивостью Шико вытолкнул короля из постели, а сам улегся на его место.

– Теперь, Генрих, – сказал он, – садись в мое кресло и не мешай мне.

Генрих повиновался, он начинал понимать.

– Ты не отвечаешь, – снова раздался голос, – это подтверждает твою закоснелость в грехах.

– О! Помилуй, помилуй меня, господи! – взмолился Шико, гнусавя, как король.

Затем, склонившись в сторону Генриха, прошептал:

– Забавно, черт побери! Понимаешь, сын мой, господь бог не узнал Шико.

– Ну и что? – удивился Генрих. – Что ты хочешь этим сказать?

– Погоди, погоди, ты еще не то услышишь.

– Нечестивец! – загремел голос.

– Да, господи, да, – зачастил Шико, – да, я закоренелый грешник, заядлый греховодник.

– Тогда признайся в своих преступлениях и покайся.

– Признаюсь, – сказал Шико, – что веду себя как настоящий предатель по отношению к моему кузену Конде, чью жену я обольстил, и я раскаиваюсь.