Александр Дюма - Графиня де Монсоро Страница 26

— Ты спал, Генрих.

— Ничуть, глаза у меня были широко раскрыты.

— Случается, и я сплю с открытыми глазами.

— Но я видел, а так не бывает, когда в самом деле спишь.

— Ну и что же ты видел?

— Я видел лунный свет на оконных стеклах и зловещий блеск аметиста на рукоятке моей шпаги, на том самом месте, где ты сейчас сидишь, Шико.

— А светильник, что с ним стало?

— Он погас.

— Сон, любезный мой сын, чистейший сон.

— Почему ты не веришь, Шико? Разве ты не слышал, что Господь говорит с королями всякий раз, когда он собирается произвести на земле великие перемены.

— Да, Он с ними говорит, это правда, — сказал Шико, — но таким тихим голосом, что они его никогда не слышат.

— Но почему ты не веришь?

— Потому что ты слишком хорошо все слышал.

— Ну ладно. Понимаешь теперь, почему я велел тебе остаться? — спросил король.

— Черт возьми! — ответил Шико.

— Чтобы ты сам услышал, что скажет голос.

— Нет, если мне вздумается повторить то, что я услышал, люди скажут: Шико валяет дурака, Шико — нуль, Шико — ничтожество, Шико — безумец, и, что бы он там ни болтал первому встречному, все одно никто ему не поверит. Неплохо задумано, сын мой.

— Почему тебе не приходит в голову, мой друг, — сказал король, — что я доверяю эту тайну твоей испытанной верности?

— Ах, не лги, Генрих, ведь если голос появится, он попрекнет тебя этой ложью. А у тебя и без этого грехов выше головы. Но будь по-твоему: принимаю твое предложение. Я с удовольствием послушаю глас Божий, может быть, он скажет кое-что и для меня.

— А что нам делать до тех пор?

— Лечь спать, сын мой.

— Но если…

— Никаких “если”.

— И все же…

— Не думаешь ли ты, что, оставаясь на ногах, сможешь помешать гласу Господню заговорить? Король превосходит своих подданных только на высоту своей короны, а когда у тебя голова не покрыта, поверь мне, Генрих, ты такого же роста, как и все остальные люди, и даже пониже кое-кого из них.

— Хорошо, — сказал король, — значит, ты остаешься со мной?

— Договорились.

— Ладно, я ложусь.

— Добро!

— Но ты, ты ведь не ляжешь?

— И не подумаю.

— Я скину только камзол.

— Как тебе угодно.

— Штаны снимать не буду.

— Не лишняя предосторожность.

— Ну, а ты?

— Я останусь в этом кресле.

— А ты не заснешь?

— За это не поручусь. Ведь сон все равно что страх, сын мой, не зависит от нашей воли.

— Но, по крайней мере, постарайся не заснуть.

— Успокойся, я буду себя пощипывать! Впрочем, голос меня разбудит.

— Не шути с голосом, — предупредил Генрих, который уже занес было ногу над постелью, но тут же ее отдернул.

— Ну, валяй, — сказал Шико. — Ты что, ждешь, чтобы я тебя уложил?

Король вздохнул, осмотрел тревожным взглядом все углы и закоулки комнаты и, дрожа всем телом, скользнул под одеяло.

— Так, — сказал Шико, — теперь мой черед.

И он растянулся на кресле, обложившись со всех сторон подушками и подушечками.

— Ну как вы себя чувствуете, государь?

— Неплохо, — отозвался король, — а ты?

— Очень хорошо. Доброй ночи, Генрих.

— Доброй ночи, Шико, только ты не засыпай, пожалуйста.

— Чума на мою голову! Я не собираюсь, — сказал Шико, зевая во весь рот.

И оба сомкнули глаза, король — чтобы притвориться спящим, Шико — чтобы и вправду заснуть.

IX

О ТОМ, КАК ГЛАС БОЖИЙ ОБМАНУЛСЯ И ГОВОРИЛ С ШИКО, ДУМАЯ, ЧТО ГОВОРИТ С КОРОЛЕМ

Минут десять король и Шико лежали молча, почти не шевелясь. Но вдруг Генрих дернулся, словно ужаленный, резко приподнялся на руках и сел на постели.

Эти движения короля и вызванный ими шум вырвали Шико из состояния сладкой дремоты, предшествующей сну, и он также принял сидячее положение.

Король и шут испуганно посмотрели друг на друга.

— Что случилось? — тихо спросил Шико.

— Дуновение, — еще тише ответил король, — вот оно, дуновение.

В этот миг одна из свечей в руке у золотого сатира погасла, за ней вторая, третья и, наконец, четвертая.

— Ого! — сказал Шико. — Ничего себе дуновение!

Не успел он это произнести, как погас светильник, и теперь комнату освещали только последние отблески пламени в камине.

— Жарко, — проворчал Шико, вылезая из кресла.

— Сейчас он заговорит, — простонал король, забиваясь под одеяла. — Сейчас заговорит.

— Послушаем, — сказал Шико.

И в самом деле, в спальне раздался хриплый и временами свистящий голос, который, казалось, исходил откуда-то из прохода между стеной и постелью короля.

— Закоренелый грешник, ты здесь?

— Да, да, Господи, — отозвался Генрих, лязгая зубами.

— Ого! — сказал Шико. — Вот сильно простуженный голос. Неужели и на небесах можно схватить насморк? Но все равно страшно.

— Ты внемлешь мне? — спросил голос.

— Да, Господи, — с трудом выдавил из себя Генрих, — я внемлю, согнувшись под тяжестью Твоего гнева.

— Ты думаешь, что выполнил все, что от тебя требовалось, — продолжал голос, — занимаясь сегодня всеми этими глупостями? Это показное — глубины твоего сердца остались нетронутыми.

— Отлично сказано, — одобрил Шико. — Все правильно.

Молитвенно сложенные ладони короля тряслись и ударялись одна о другую. Шико вплотную подошел к его ложу.

— Ну что, — прошептал Генрих, — ну что, теперь ты веришь, несчастный?

— Постойте, — сказал Шико.

— Что ты затеваешь?

— Тише! Вылезай из постели, только тихо-тихо, а меня пусти на свое место.

— Зачем это?

— Затем, чтобы гнев Господень обрушился сначала на меня.

— Ты думаешь, тогда он пощадит меня?

— Ручаться не могу, но попробуем.

И с ласковой настойчивостью Шико вытолкнул короля из постели, а сам улегся на его место.

— Теперь, Генрих, — сказал он, — садись в мое кресло и не мешай мне.

Генрих повиновался, он начинал понимать.

— Ты не отвечаешь, — снова раздался голос, — это подтверждает твою закоснелость в грехе.

— О! Помилуй, помилуй меня, Господи! — взмолился Шико, гнусавя, как король.

Затем он прошептал Генриху:

— Забавно, черт побери! Понимаешь, сын мой. Господь Бог не узнал Шико.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился Генрих.

— Погоди, погоди, ты еще не то услышишь.

— Нечестивец! — загремел голос.

— Да, Господи, да, — зачастил Шико, — я закоренелый грешник, заядлый греховодник.

— Тогда признайся в своих преступлениях и покайся.