Сергей Нуртазин - Русский легион Царьграда Страница 26

– Может, останешься, друже? Подумай! – сказал Мечеслав.

– Нет. Как порешил, так тому и быть! Три года дано мне на то, чтобы вернуться к ней, – ответил Сахаман.

Постепенно менялась местность, все чаще стали появляться леса и селения, круче стали бугры, пригорки и холмы, уже и до Киева оставалось недалече, но почему-то чем ближе к Киеву, тем меньше радости испытывал Мечеслав, какие-то непонятные предчувствия, какая-то тревога омрачали его обратный путь.

– Твое поле, – вдруг сказал Сахаман.

Мечеслав огляделся – да, это было то самое место. Вот тропа, вот дуб, под ним они трапезничали, когда ехали на порубежье, а вот оно, покрытое ныне снежным покрывалом поле, которое он помогал вспахивать старику. «Жив ли он еще? Свидимся ли мы?» – подумал Мечеслав, и опять тоска змеею забралась ему в сердце.

– Мечеслав! – окликнул его Сахаман. Мечеслав, задумавшись, не заметил, как конь встал посреди тропы и не двигался, в то время как Сахаман отъехал уже далеко вперед. Мечеслав, пустив коня рысью, догнал друга, и они продолжили свой путь.

Утром друзья въехали в ворота Киева. Жизнь в Киеве все так же бурлила, все так же город был полон шумным людом, все так же величаво стоял он на берегу Днепра. От башенных ворот Мечеслав и Сахаман направились ко двору княжьему на поклон. Из гридницы, где их принял князь, они вышли довольные и радостные. Владимир наградил их и поблагодарил за службу верную, а как узнал, что они с Сахаманом в Царьград собираются, да дозволения дружину покинуть испрашивают, поначалу воспротивился. Когда же Мечеслав сказал ему, что ищет он сестру Красаву, которую на чужбину увезли, отпустил обоих, пожелав удачи в поисках. Распрощавшись с направляющимся в молодечную Сахаманом, Мечеслав медленно побрел по княжескому двору, у ворот неожиданно встретил старого знакомца Злата. Радуясь нежданной встрече, они крепко обнялись.

– А ты, погляжу, воином могутным стал! Куда путь держишь? Ась? Может, нам с тобой пойти да меду хмельного испить за твое возвращение? – спросил здоровяк киевлянин, выпуская радимича из своих медвежьих объятий.

– Недосуг мне, Злат! Орм мне надобен, – ответил Мечеслав.

– Варяг твой, как на булгар ходили, с мечом на меня пошел, ежели бы не воевода Добрыня, жизни лишил бы меня, рыжий! Не дал мне с булгаркой, мною же полоненной, развлечься! Обида у меня на него. Ну, уж коли он тебе так нужен, то покажу, где его отыскать, – сказал, насупясь, Злат. Они вышли за ворота княжьего двора. – Вона изба, конь стоит у дерева. Там твой побратим.

Мечеслав, попрощавшись со Златом, пошел в указанную сторону. На душе его было одновременно радостно, тревожно и грустно в ожидании предстоящей встречи. Постучавшись, он вошел в избу. Навстречу ему поднялся со скамьи Орм. Мечеслав заметил, что побратим изменился, лицо его осунулось, под глазами появились темные круги и даже сами глаза стали какими-то другими, тусклыми и грустными.

– Здравствуй, Орм! Прости, брат, ежели что не так у нас с тобой было!

Глаза Орма повлажнели, он подошел и обнял Мечеслава, потом, осмотрев его с ног до головы, сказал:

– И ты меня прости, брат! А возмужал! Настоящим воем стал, вон усищи-то какие у тебя! Проходи, садись, поснедаем.

Мечеслав снял полушубок, прошел к столу. Орм поставил на стол крынку молока, положил каравай хлеба, запеченную в углях рыбу и сел сам. Проголодавшийся Мечеслав с аппетитом начал есть, запивая рыбу и хлеб прохладным молоком. Орм не притрагивался к еде, грустно поглядывал на побратима. Поев, Мечеслав сказал:

– Благодарствую за угощение! А хозяюшки, вижу, у тебя нет?

Орм, глядя куда-то в пол, дрогнувшим голосом ответил:

– Видно, суждено мне одному по земле бродить! А как ты поживал?

Мечеслав стал рассказывать о жизни на рубеже, о печенегах да о местах тамошних. Закончив рассказ, как-то сразу заторопился, стал прощаться. Он уже подошел к двери, когда Орм бросил ему в спину:

– Не ходи туда. Нет боле Рады! Волхвы в жертву ее принесли.

Мечеслав замер. Лицо его побледнело, губы задрожали, глаза стали безумными, он повернулся к Орму и закричал:

– Нет! Нет! Нет! Ты лжешь, это неправда! Ты не желаешь, чтобы я был с нею! Нет!

Орм молчал.

– Как, как же ты позволил?! – кричал срывающимся голосом Мечеслав. – Ты ее оберегал! Ты не должен был отдать ее волхвам, коли люба она была тебе!

И тут Мечеслав увидел его глаза, в них было столько горя, боли и ярости, что не нужно было слов, чтобы все понять. Мечеслав подошел, тяжело опустился на скамью, он не смог скрыть слез и не скрывал их от друга и брата. Они долго сидели молча, потом Орм стал говорить:

– Было это вскорости после того, как ты на рубеж отправился, а мы с князем на булгар низовских и на хазар пошли. Много тогда полону да добычи взяли, и чаял я: вот вернусь, Раду в жены возьму, у Будилы ее ряду с ним выкуплю, на Руси жить стану. Да только от чужого добра – добра не видать. Когда вернулись мы в Киев, узнал я весть горькую, – голос Орма дрогнул. – Не стало Радушки моей, проклял я тогда богов, что отняли ее у меня, и принял веру христианскую! Вот, – он вынул из-за пазухи крест, – ни боги моей родины, ни боги славянские не смогли сохранить ее для меня, хоть и просил я их, и, в поход уходя, дары им преподнес! – Орм, помолчав, продолжил: – Баял люд киевский, что не обошлось здесь без Будилы, думаю, выведал он о том, что я Раду в жены хочу взять, да порешил извести голубку мою. Задумал я отомстить ему, но прознал о том Добрыня, и сказал он мне: «Будилу, Орм, не тронь! Он у князя нашего в почете. За него боярин Блуд стоит, а князь сему боярину киевским столом обязан. Да и месть твоя будет незнамо за что, по одной людской молве. Коли лишишь ты жизни Будилу, киевляне могут пойти супротив варягов, как было уже не раз, и вновь кровушка прольется». Так-то, Мечеслав! Так-то, брат!

– А бабушка? Лычко? Где они?

– Бабушка Дождена вскорости померла, не вынесла смерти внучки, а Лычка я недавно схоронил, одолела его хвороба. Нет боле ни Дождены, ни Лычка, ни Рады! Нет и мне места в Киеве!.. У Владимира ромейские послы были из Царьграда, войско просят, так я в ту рать пойду, чаю, и ты со мной, может, Красаву, сестру твою, отыщем.

– Я с тобой, брат. И Сахаман тоже, – сказал Мечеслав.

– Так приходите ко мне. Мое жилье – ваше жилье. Изба эта моя. У киевлянина на добычу поменял, чтобы одному быть и думам моим чтоб никто помехой не был, да только тяжко одному, тоска заедает! Приходите, дожидаться вас буду, – промолвил Орм.

– Добро, пойду скажу Сахаману, – ответил Мечеслав.

Он шел, погрузившись в горькие раздумья, не обращая внимания на тающий снег, лужи и чавкающую под ногами грязь. Все его существо отвергало саму мысль о смерти, о том, что Рады больше нет, и он никогда больше не увидит ее глаз и не услышит голоса. Он бежал на рубеж, чтобы забыть свою первую и безответную любовь, но сейчас с особой болью понял, что любовь жила и росла в нем постоянно, и тем больнее было переносить теперь безвозвратность потери, и тем сильнее терзало отчаяние.