Юрий Корольков - Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь! Страница 26

— Так месяц и проспал на аккумуляторах… Трансформатора-то не было.

— Да, на трансформаторе спать куда удобнее, — с серьезным видом согласился Рихард.

Все рассмеялись.

— Ты смотри, как получается… Должно быть пятьсот вольт напряжения, а каждая батарея дает сорок пять, я их сам делал. Значит, надо одиннадцать штук, если по три, — Клаузен выложил рядом одиннадцать карт. — Стола не хватает, так это ж карты, а там каждая батарея по тридцать сантиметров… Держал под кроватью, а кислота испаряется. Утром встанешь, голова свинцовая, и выходить нельзя надолго — найдут под кроватью такую начинку, не поздоровится. Даже уборщицу не пускал, сам убирал комнату…

— Для целомудрия тоже не плохо, — пошутил Вилли.

Подошел официант. Клаузен сгреб карты, начал их тасовать.

— Ну что, опять остались без козырей!… Хотите отыграться?

На улице, когда приятели провожали доктора, Рихард сказал Клаузену:

— Указания будешь получать через Вилли… Сейчас главное — передатчик, собирай быстрей, но осторожно. Связывайся с Висбаденом. Позывные есть?

— Есть… Может быть, и до Мюнхена достанем.

«Мюнхен» — это Москва, «Висбаден» — Владивосток. Зорге прежде всего заботился о радиосвязи.

— Значит, договорились. Мы еще поработаем! — Зорге крепко хлопнул Клаузена по плечу, как это принято у гамбургских портовиков.

Макс понял и рассмеялся:

— Ты что, тоже соленый? Бывал на море?

— Всяко бывало…

Они разошлись. Рихард постоял немного, проводил глазами товарищей. Как будто все было в порядке — Вилли и Макса никто не преследовал. Потом он перешел через улицу, свернул за угол, подозвал рикшу, проехал несколько кварталов и, запутывая следы, пешком вернулся в гостиницу.

В той же гостинице, где поселился Зорге, жила американская журналистка Агнесс Смедли. Жила она на том же этаже, но в другом конце длинного коридора, застланного темно-вишневой ковровой дорожкой. Смедли представляла в Китае влиятельную франкфуртскую газету. Рихард много слышал о ней еще в Германии, читал ее книги, статьи, знал о ее прогрессивных взглядах, но лично с ней знаком не был.

Утром в одно и то же время Смедли поднималась на верхний этаж в кафе-ресторан завтракать. Рихард сталкивался с ней иногда в лифте или раскланивался за завтраком. Обычно она садилась за столик одна и тотчас же начинала работать — писала что-то на маленьких листках бумаги, вырванных из блокнота. Увлеченная своим занятием, она часто забывала про завтрак или, не глядя, отхлебывала остывший кофе, отламывая, тоже не глядя, кусочки кекса. Агнесс была сорокалетняя женщина, статная и красивая, с приветливым лицом и лучистыми серыми глазами. Обычно, прочитав за завтраком газеты, Рихард уходил раньше ее, а на следующее утро они снова встречались. Однажды они оказались за одним столиком, и Агнесс попросила у Рихарда вечную ручку. Так они познакомились и вскоре стали друзьями.

В облике Смедли проскальзывало что-то неуловимое от ее далеких предков-ацтеков, кровь которых текла в ее жилах. Может быть, это ощущалось в гордой посадке ее головы, в четком рисунке губ, безукоризненной линии профиля, но основное, вероятно, заключалось в ее характере. Друзья в шутку называли Агнесс дочерью Монтесумы. Она была человеком гордой души, не терпевшим обиды, энергичная, волевая и женственная одновременно.

Когда-то она принимала участие в работе левых американских организаций. Чиновник, представитель калифорнийских властей, бросил ей в связи с этим обидную фразу «Вы не американка, Агнесс Смедли…» Чиновник упрекал ее в отсутствии патриотизма. Женщина негодующе посмотрела на него, глаза ее сузились, она ответила:

— Уж не себя ли вы считаете настоящим американцем?! Мои предки защищали континент от конквистадоров, и я хочу продолжать борьбу с потомками конквистадоров, с вами, грабящими народ!

На родине своих предков Смедли была почти нищей. Мать ее работала прачкой, а отец — Агнесс не могла без содрогания вспоминать об отце, — потеряв работу, потеряв волю к борьбе за каждый кусок хлеба, падал все ниже, превратился в пропойцу, отнимал у матери все, что она зарабатывала, продавал вещи и все это нес к трактирщику. А на руках у матери кроме Агнесс были еще дети, и они хотели есть, их надо было одевать… Агнесс с ужасом рассказывала, как ей приходилось что-то красть, чтобы накормить голодных сестренок.

Потом судьба как будто сжалилась над ней. Ей удалось кончить школу, стать студенткой. Вот тогда-то и произошел разговор с правительственным чиновником в Калифорнии. Она вынуждена была покинуть свою страну. Жила то в Англии, то в Германии, но второй своей родиной считала Китай, прекрасно знала его, исколесила вдоль и поперек китайские провинции. Много месяцев Агнесс Смедли провела в китайской Красной армии, участвовала в ее тяжелых походах, много писала о ней, не скрывая своих симпатий к борьбе китайских крестьян и рабочих.

Когда познакомилась с Зорге, Агнесс заканчивала свою книгу «Дочь земли», в которой было много автобиографического. В Шанхае американская писательница располагала большими связями. Она дружила с писателем Лу Синем, встречалась с Бернардом Шоу, который наезжал в Китай, с японскими и китайскими прогрессивными журналистами и всегда находилась в курсе самых последних событий. Зорге гордился дружбой с Агнесс Смедли — обаятельной, умной и образованной женщиной, которая ввела его в свой круг думающих, прогрессивных людей.

Через некоторое время Рихард покинул дорогую и неудобную гостиницу, где с утра до ночи он находился под наблюдением множества людей. Консул Борх помог ему найти удобную и недорогую квартиру на Рю де Лафайет — во французском секторе города.

Агнесс Смедли тоже покинула «нашего контрабандиста», как они называли между собой отель Сашэна. Она поселилась в уютной двухкомнатной квартирке, которую обставила по своему вкусу — наполнила изящными безделушками, сувенирами, собранными со всего Китая. Окна, прикрытые голубовато-серыми шторами с легкими черными штрихами китайских рисунков, выходили на Сучжоуский канал, за которым тянулись кварталы японского сеттльмента. По каналу проплывали джонки, лодки под парусами, сзади на корме сидели кормчие с веслами в руках, в круглых соломенных шляпах. Все это было залито солнцем, и казалось, что темно-зеленая гладь канала повторяет рисунки, выписанные на оконных шторах.

Теперь они встречались реже, но не проходило недели, чтобы Рихард, один или с новыми друзьями, не появлялся бы в гостеприимном жилище Смедли, конечно, если хозяйка была в городе. Было непостижимо, как эта женщина легко, без тени сожаления, меняла изысканный комфорт своего жилища на тяжкие скитания по китайскому бездорожью. Она внезапно исчезала на много недель из Шанхая, где-то бродила, ездила, совершала походы с солдатами Красной армии, вместе с ними подвергалась опасности и возвращалась обратно, смуглая от загара, переполненная впечатлениями, сияющая удивительно чистыми глазами тончайшей серой мозаики.