Мартин Стивен - Могила галеонов Страница 26

На «Сан-Фелипе» единственный печальный и испуганный трубач попытался изобразить нечто вроде приветственного салюта. Дрейк снисходительно отнесся к его усилиям, не обратив внимания на низкое качество исполнения. Он подошел к капитану «Сан-Фелипе», поклонился и сказал несколько слов на ломаном испанском. Тот ответил ему на ломаном английском. И тут вдруг в разговор вмешалась какая-то молодая женщина:

— Вы позволите вашим людям меня изнасиловать? Или они вольны делать все, что им угодно, с беззащитными пассажирами? — Женщина говорила по-английски с акцентом, но довольно хорошо. Высокая и довольно красивая, она нежной рукой придерживала край платья на плече в том месте, где его пытались разорвать. Рядом с ней стоял английский матрос из их авангарда; он тяжело дышал и переводил взгляд с девушки на Дрейка. Впрочем, смотрел он только одним глазом — второй, подбитый, заплыл. Грэшем смотрел на девушку как завороженный. Вообще-то он терпеть не мог красавиц за ту власть, которую они имели над мужчинами. Чувствуя свою власть, они пользовались ею беспощадно, и новые победы подпитывали их надменную гордыню и жестокость.

— Так что же, вы изнасилуете меня сейчас или позднее?

В первый (и единственный) раз в жизни на сэра Фрэнсиса произвели сильное впечатление чьи-то слова.

— Взять его и заковать в цепи! — заорал он, указывая на матроса.

— Вы предприняли на наш корабль фарсированную… форсированную атаку, — поправилась девушка и слегка покраснела, отчего стала еще более хорошенькой. Моряки засмеялись, а Грэшем подумал: первое название, от слова «фарс», больше подходило к случаю. — А эти испанские трусы на нашем корабле… — Она не могла подобрать нужных слов, но в тоне ее сквозили ненависть и презрение. Вообще, как показалось Грэшему, ненависти в ее душе скопилось предостаточно. Но к кому и почему? Хотел бы он знать ее историю.

Дрейк явно не знал, как себя вести. Грэшему потребовались секунды, чтобы взять на себя инициативу. Он знал, как общаться с красивыми женщинами.

— Миледи, — заговорил он, поклонившись ей, — среди английских моряков-героев не найдется ни одного, кто бы не согласился, что покорить вас — значит больше, чем победить любой испанский флот, когда-либо выходивший в море.

Англичане повеселели. Его придворное красноречие здесь, на грязной, вонючей палубе, выглядело весьма забавным. Лед растаял. Девушка же, не ожидавшая таких речей, не нашлась с ответом.

— Но мы, англичане, прежде всего джентльмены, — продолжал Грэшем, повернувшись к своим товарищам, морякам с «Елизаветы». Те одобрительно загудели, поддерживая его. Им по душе пришелся лондонский джентльмен, сумевший вывести их из-под огня испанской галеры, который вел себя с ними как командир и боевой товарищ. И вообще, все происходящее казалось им хорошей забавой. Они знали: он действительно может «покорить» испанскую стерву — и желали ему удачи.

— Мой командир, — продолжал Грэшем, — сам легендарный сэр Фрэнсис Дрейк, гроза морей! — Судя по реакции моряков, они и на сей раз согласились с Грэшемом. — Вам нечего бояться его или его подчиненных. — Тут англичане засмеялись. Каждый из них чувствовал вожделение к испанке — и ей «нечего было опасаться»! — Вам только, — закончил он свою речь, снова поклонившись девушке, — следует относиться к сэру Фрэнсису с таким же почтением, с каким он, несомненно, отнесется к вам.

Дрейк наконец вновь обрел дар речи. Он повернулся к Грэшему и прошипел ему на ухо:

— Если я справился с делом в дерьмовом Кадисе, то как-нибудь управлюсь и с испанской шлюхой без вашей помощи.

И все же он не мог скрыть чувства некоторого облегчения. И конечно, эта испанка являлась вовсе не шлюхой, а девушкой из приличного общества.

Испанка продолжала стоять молча. Идти ей было некуда, а ответа от нее не последовало. Теперь заговорил Дрейк.

— Мадам, — начал он, поклонившись не менее учтиво, чем Грэшем, — отныне вы находитесь на борту английского корабля. А мы, англичане, с уважением относимся к нашим женщинам. Мы не дикари и не насильники.

«Если бы так!» — подумал Грэшем, много слышавший о лихих рейдах Дрейка. Но тот умел хорошо говорить, когда считал это нужным.

— Вы можете удалиться в свою каюту, пока я поговорю о деталях сдачи корабля с вашим капитаном. Я лично ручаюсь за вашу безопасность и выделяю вам вооруженного охранника.

— Сказав так, он величавым жестом протянул ей руку с перстнем для поцелуя.

Продолжение оказалось неожиданным для всех присутствующих.

Беззащитная пленница, которой всемогущий Дрейк гарантировал личную неприкосновенность, высоко подняла голову (казалось, она стала еще выше ростом) и отчеканила:

— Я не целую руки своих покорителей! — И испанцы, и чужаки-англичане ахнули. — Я не подчиняюсь ни одному мужчине. Я принимаю ваше обещание личной безопасности для меня и для других невинных женщинов нашего корабля. — Испанские моряки захихикали. На их корабле находилось немало «женщинов», но лишь немногие из них могли действительно именоваться невинными. — Вашей заботе подлежат все бедные души на борту «Сан-Фелипе»: женщины, дети, команда… и офицеры. — Она бросила насмешливый взгляд на своего капитана.

«Будь она здесь капитаном, они бы скорее пошли ко дну, чем сдались», — подумал Грэшем. Почему все же красивые женщины столь высокого о себе мнения? Отчего они считают, будто мир должен лежать у их ног?

— Но все мы не ваша собственность, — закончила испанка свою речь и, подобрав длинные юбки, направилась в каюту. Она заблудилась и пошла вовсе не к нужной ей двери (войди она в нее — то, пожалуй, свалилась бы в трюм). Один из английских моряков галантно указал ей на нужную дверь.

А Дрейка захваченная богатая добыча волновала больше, чем всякие женские капризы. Он потребовал от капитана показать ему корабль и, прежде чем уйти, сказал, обращаясь к своим людям:

— Здесь денег столько, что вы можете купить себе всех женщин в Девоне!

Сэр Фрэнсис Уолсингем скорчился от приступа боли, вызванного камнями в почках. Он уже изучил течение приступов и знал, когда примерно это должно закончиться. Боль прошла, как проводит всякая боль («Как проходит и жизнь», — подумал Уолсингем), и он с облегчением откинулся на спинку кресла.

Он снова взглянул на исписанный лист бумаги на столе. Его агент вручил листок одному из больных моряков, отправленных Дрейком домой (хотя болезнь этого человека, похоже, состояла только в желании получить деньги от Уолсингема). Рапорт оказался интересным. Значит, Дрейк учинил погром в Кадисе и нанес большой ущерб торговому флоту Испании. Тем лучше! Однако Дрейк упорно отказывается высадить на берег молодого Грэшема. Чем же вызвано подобное неповиновение? Уолсингем — могущественный человек, и если Дрейк не сошел с ума (что тоже не исключено), тогда его нежелание высадить Грэшема на берег должно означать чей-то приказ держать его на корабле — приказ человека еще более сильного, чем Уолсингем. Кто же занимает более высокое положение и может позволить себе пойти наперекор Уолсингему? И конечно, это мог быть Бэрли. А если Бэрли, то и его сын Роберт Сесил.