Наталья Павлищева - Дмитрий Донской Страница 27

Конь князя рванулся с места, поднимая пыль облаком. Воевода следом за Борисом. Служки у монастырских ворот едва успели раскрыть их пошире. Даже не сознавая, что делает, Борис так и подъехал к крыльцу верхом.

Там уже стоял давешний монах, а позади него епископ. Мысленно ругнувшись на епископа: «Вот я тебе!», Борис закричал:

— Почему храмы закрыли?!

Сергий спокойно спустился по ступенькам и с укором произнес:

— Сойди с коня, князь, ты в обители, а не на рати. А церкви закрыли по распоряжению митрополита всея Руси Алексия. Я хотел вчера сказать, да ты слушать не стал.

Борис затравленно оглянулся и обомлел. Вроде мчался во весь опор, но толпа горожан успела почти следом за ним и слышала укор монаха! Закусив губу, он спрыгнул с лошади, но поводьев подскочившему иноку не отдал. Князь не собирался уговаривать здесь никого, его дело приказывать!

И вдруг Борис с ужасом понял, что приказывать вот этому чернецу и тем, кто вокруг него, не может! Есть сила, которую не взять острым мечом или угрозой, над которой он не властен. Борис Константинович с ужасом осознал, что проиграли и он, и брат Дмитрий, еще не начиная игры, тогда, когда за спиной маленького московского князя встал бежавший из заточения митрополит Алексий! А теперь еще и этот монах, в лицо которому с надеждой заглядывают все нижегородцы…

Рванув поводья ошалевшей от такого обращения лошади, он процедил сквозь зубы, хорошо понимая, чего ждет стоящий рядом Сергий:

— Открывай храмы, я сдаюсь…

Глядя вслед уходившему с понурой головой князю, Сергий усмехнулся:

— Сразу бы так, и позора бы избежал…

Ни московская, ни суздальская рати не понадобились, навстречу им уже мчался гонец от князя Бориса с заверениями, что тот согласен на все условия старшего брата и уйдет в свой Городец. Но московскому князю подчиняться отказывается.

Узнав об этом, митрополит Алексий едва сдержал улыбку:

— Нам его покорность и не надобна, против бы не шел да воду не мутил.

Вечером князь Борис долго лежал без сна, закинув за голову руки, и досадовал на себя. Что бы самому не воспользоваться помощью митрополита?! Алексий сидел в заточении в Киеве у его тестя Ольгерда. Пусть тесть бывший (Ольгердова дочь умерла родами, почти и не жили вместе), но внуком Юрием дед гордится, глядишь, и помог бы! Вот когда свое показывать надо было, вызволил бы митрополита и повез не в бессильную тогда Москву, а в Суздаль. Иван Данилович сумел Москву из ничего поднять, неужто он не смог бы то же сотворить с древним Суздалем? Ну, не Суздаль, так сюда вот, в Нижний привез бы! Тоже город хорошо стоит, если с Ордой не яриться, то как на опаре поднять можно…

Досадовал на себя князь Борис, что вовремя не разглядел силы митрополичьей, что не на ту силу поставил. Но сделанного не воротишь, а Борис и проигрывать тоже умел, признал свое поражение.

Братья встретились в Бережце, подальше от Нижнего Новгорода, но и от Москвы тоже. Повинился Борис, от своих требований отказался. Тут бы и отыграться старшему брату, оставить бунтаря вовсе без удела, чтоб рядом со стременем ходил, в глаза заглядывая, но Дмитрий вдруг повел себя очень мирно. Вернул Борису его Городецкий удел, ни в чем не винил, называл по-прежнему братом.

И мало кто заметил, что за обоими внимательно наблюдают глаза матери. Когда подписали братья докончанную грамоту, вроде даже вздохнула княгиня Олена с облегчением. Неужто ради этого ездила она в Москву?! Задуматься бы, но всем было не до того…

И еще одного не заметили: что Дмитрий Константинович признавал за Москвой право на великокняжеский ярлык на веки вечные! Не только за молодым князем Дмитрием Ивановичем, но за его детьми и внуками! Ярлык на великое княжение окончательно доставался Москве. Именно она становилась столицей новой Руси. Но до полного объединения было еще ой как далеко!

Обратно к Москве шагали привычным быстрым шагом трое взрослых монахов и один маленький послушник. А впереди Сергия неслась молва о том, как он один победил целый Нижний Новгород!

Митрополиту и князю Дмитрию Ивановичу придется еще раз прибегнуть к помощи Сергия Радонежского в переговорах. Он сумеет убедить сильного и своевольного князя Олега Рязанского добром отказаться от соперничества с Москвой, чем сбережет немало жизней русских воинов в преддверии Куликовской битвы.

До деревеньки, где оставалась мачеха Никитки, дошли в середине дня. Когда уже завиднелся пригорок с покосившимися избами, мальчишка вдруг мотнул головой: «Я догоню!» и метнулся в кусты при дороге. Монахи только проследили за качнувшимися ветками, потом переглянулись меж собой. Вафсоний покачал головой:

— Боится мимо своего дома идти?

Второй монах с сомнением усмехнулся:

— Или, напротив, от нас отстать захотел…

Но не успели они допылить до первых изб, как Никитка невесть откуда появился рядом. Видно, вынырнул из таких же придорожных кустов. Глядеть на него было любо-дорого, мальчонка где-то успел прихорошиться, умылся, старательно расчесал свои вихры, перемотал онучи. Был он весь чистый и ладный, рубашонка, пусть и не новая, оправлена, под пояском лежала ровными складками, порты в онучах не как попало, и сами онучи намотаны полоска к полоске, перевязаны крепко…

Вафсоний не сдержался:

— Ты, Никитка, точно к князю в гости собрался. Чего ж раньше так не обихаживал себя?

Мальчик смутился, не зная, что ответить. Его поддержал Сергий:

— Оставь мальца, пусть уж покрасуется пред мачехой и друзьями.

Дольше разговаривать было некогда, сразу за первыми избами выскочил народ, точно всем и в поле делать нечего. Откуда-то несли хлеб-соль на широком блюде, кланялись, как гостям дорогим. Сергий, не красуясь, отломил чуть хлебца, круто посолил, взял в рот, поклонился с благодарностью. За ним и остальные: когда добром встречают, негоже чваниться.

Хозяйка низко склонилась:

— Возьмите, братия, хлебушко на дорожку. Да вот туточки еще припасы приготовлены.

Припасов оказалось на немалую котомку, но Сергий и тут отказываться не стал, нельзя отталкивать руку, дающую от сердца, только попенял:

— Не последнее от детей отрываешь?

Та быстро замотала головой, чтоб не сомневался:

— Не, не!

За нее заступился мужик, видно, не муж, просто соседский:

— Есть с чего давать, бери, отче. А может, заночуете, а уж утром дальше? Или лошадь с возком дать?

— Благодарствуем, не надо. Лошадь можно бы и у князя взять, у него, чаю, много. Но мы своими ногами привычны пыль месить. А за хлеб-соль спасибо.

Никитка вместе с монахами пробовал хлеб-соль, гордо вышагивал, только чуть кося на деревенских. Те хоть и признали мальчонку, но смотрели как на гостя заморского. Только давний друг Семка, с которым столько раков в речушке выловлено, столько вороньих гнезд разорено, столько синяков наставлено, шепотом осторожно поинтересовался: