Иван Дроздов - Подземный меридиан Страница 27

— Скоро академиком станешь, тогда уж не знаю, допустишь ли к ручке али подумаешь? — говорит Соловьев Каирову.

Роман помогал и будет впредь помогать Каирову. Но чем больше возвышается при его содействии Каиров, тем больше завидует ему Соловьев и глубже ненавидит его.

— Какой дальше рубеж наметил? — спрашивает

Соловьев, как бы говоря этим: неспроста же ты прикатил ко мне.

— Нет, Роман Кириллович, никаких рубежей я больше не намечаю. Хватит мне достигнутых. Удержаться бы на этих.

— Ага! — воскликнул Соловьев. — Запахло жареным. Жмут, что ли?

— Да нет, не жмут. Кажется, все в порядке. Но вы ведь, Роман Кириллович, сами знаете, как нелегко его, черта, из–под земли доставать. Уголь что бешеный верблюд, на нем спокойно не усидишь. Тут все время головы летят.

— Не трусь, Борис! Пока Ромка имеет силу, в обиду не дадим. Любому черту рога обломаем.

Каирову понравились эти слова. Он знал, что продиктованы они не одним только бахвальством. Нет, и Соловьев и Каиров понимали, что наступает время разумного, честного, во всех сферах жизни бурно протекает процесс очищения. Жуликам, конъюнктурщикам, карьеристам все тяжелее прятать свое лицо. И в этих условиях люди, подобные Соловьеву, приобретают особенно важное значение. Они выступают тайно, исподтишка, но обязательно от имени людей, которые им доверились. За свою жизнь Соловьев, в отличие от Каирова, не получил ни единого отличия — даже грамоты за хорошую работу, но, состоя все время при большом человеке, он никогда не забывал ближних и при случае силой власти своего шефа тянул их по служебной лестнице.

Приемы он применяет нехитрые, их и полдюжины не наберется. К примеру, звонит Соловьев нужному человеку и говорит: «Андрей Никанорович, милый наш Андрей Никанорович, а вчера мы тебя вспоминали. Нет же, дорогой, нет — вспоминали добрым словом. Сам Петр Петрович твою фамилию назвал…

А?.. Откуда он знает?.. Значит, говорил кто–нибудь, рассказывал. Добрые вести, брат, ветер носит».

Разговор в подобном плане длится несколько минут — и все комплименты, обещания замолвить, помочь. В конце между делом, ненароком Соловьев обронит и свою просьбу. Смотришь, свой человечек и пристроен.

Если же нужно диссертацию через учёный совет пробить, звание через комиссию протолкнуть или проекты утвердить, ссуды, премии, пенсии выхлопотать — то лее. Тысячи дел! И все от имени Петра Петровича, академика и председателя комитета. Нет, нет — Каиров знает силу Соловьева. Знает он и ту непреложную, спасительную истину: пока держится наверху Соловьев, Каирова из седла не выбить.

Они вышли к берегу моря и здесь, на невысоком песчаном холме, остановились. По морю, у самой черты горизонта, плыл белый, как чайка, корабль. Друзья на него засмотрелись.

От рыбаков Андрей узнал о готовящейся рыбалке с участием академика. Самарин попросил и его взять в море, на что один из рыбаков сказал:

— Нам лишний помощник не помешает — я за тобой мальчонку пришлю. Мальчонка прибежал на заре:

— Дяденька! Вас научники ждут!

В дверях стоял паренек лет двенадцати, в отцовской брезентовой куртке, в резиновых сапогах и весь заляпанный рыбьей чешуей. Приподнявшись с подушки, Андрей смотрел на него во все глаза и не мог понять, чего от него хотят.

— Какие научники?

— Бригада есть такая. Она научную работу ведет. Рыбаки в море будут выходить, ставники выбирать. Там и академик будет. Ну тот… который ваш.

Самарин поднялся. Возле кресла ещё вечером хозяин–рыбак поставил резиновые сапоги, на них набросил брезентовую куртку и штаны.

Сонливость мигом улетучилась. Через минуту он уже бежал по песчаному берегу к чернеющим вдали двум лодкам.

Приазовск ещё не просыпался, только кое–где горланили петухи да на главной улице урчал грузовой автомобиль — пыль от него поднималась выше домов и слабый «верхнячок» — так зовут рыбаки ветер, дующий со степи, — тянул её к морю.

Рыбаки поджидали Самарина. Как только он подошел, толкнули на воду лодки, поплыли. Андрей поначалу сел посредине, но старый, иссохший на ветру рыбак подтолкнул его к корме, показал на самый крайний и высокий выступ: садись, мол, туда да не раскачивай лодку.

На носу сидел другой старик — рослый, живописно одетый. На нем одном была кожаная широкополая шляпа. Он был очень стар, и лицо его не было таким смуглым, как у других, и смотрел он вперед торжественно, и голову держал прямо.

«Наверное, он и есть академик, — подумал Андрей, украдкой поглядывая на живописно одетого старика. — Однако много же ему лет, как он только отваживается выходить в море?..»

Рыбаки плыли к ближнему неводу, кильковому. Самарин слышал названия, но не знал, что они обозначали. Спрашивать стеснялся. Пытался до всего дойти своим умом: частиковый — значит, кильковый, для кильки.

На веслах сидели четыре рыбака среднего возраста: гребли размашисто, не торопясь. Весла, падая в воду, поднимали стеклянные брызги. Мельчайшие капельки достигали кормы, прохладно орошали лицо Андрея.

Ветра не было. Со стороны моря тянуло влажным холодком. Ощущались запахи соли, рыбы и ещё какие–то другие, очевидно рожденные нежной зеленью, покрывавшей прибрежные заводи. К концу лета зелень всегда появляется на Азовском море.

Над неводами, до которых оставалось метров пятьсот, вились грязно–белые большие птицы. Старик, сидевший на средней лавке, показал на одинокую, быстро летящую птицу, воскликнул:

— Братцы, мартын рыбу с гвоздем проглотил!

Действительно, птица вытянулась в полёте, напряглась, будто через рот в желудок ей забили металлический предмет. Рыбаки долго следили за её полётом, качали головой, журили озорника, подшутившего над птицей. Сидевший ближе к носу гребец, не в меру располневший рыбак, заметил:

— Васька Шалаев балует. Вчера видел, как он рыбу гвоздями начинял да мартынам подбрасывал.

А мартын, что ж, птица алчная. И с гвоздем глотает.

Его сосед заметил:

— К вечеру переварит. В прошлом году мартын с отверткой лещика сцапал. Сутки сидел не шевелясь. Потом полетел. Видно, переварилось. Лодка достигла первого ряда деревянных стоек. Старик, что был на носу, поднял руку. Гребцы вскинули весла. «Наверное, бригадир», — подумал Андрей и стал внимательно наблюдать за его сигналами.

Лодка поплыла по–над стенкой. Стойки тянулись на сто — двести метров, их было много, тонкие капроновые веревки под углом уходили в воду, натягивали сети. Их не было видно, только рыбаки знали, в каком хитром переплетении располагались они под водой. Рыбак знает назначение каждой стойки, каждой капроновой растяжки и знает, кто из рыбаков бригады что и когда налаживал, устанавливал, крепил. Потому, как только лодка подъехала к торчавшим из воды и почерневшим от соли и времени стойкам, рыбаки наперебой судачили: