Александр Дюма - Последний платеж Страница 27

Возле одного из столиков полюбоваться незаурядной игрой остановились Гайде с Эдмоном.

Корректное, полушепотом, комментирование игры наблюдателями существовало и в этом храме Каиссы.

— Ах… — послышался вдруг чей-то досадливый, вполголоса вскрик рядом с ними.

— Не надо было ходить элефантом!

В этом чуть громче шепота возгласе было столько страстного, искреннего огорчения и возбужденности, что Эдмон и Гайде невольно вгляделись в соседа.

Это был довольно приятный на вид человек, живой, подвижный, правда, не суетливый, но энергичный в своих жестах и движениях. Он производил впечатление не просто «мыслителя», а и деятеля, непременно деятеля в какой-то конкретной и важной области, не только шахматной.

Он повторил совершенно тихо, едва слышно:

— А ведь, пожалуй, я не прав… Элефант вырывается на важный пункт… Как вредна поспешность суждений!

Эта реплика тоже могла лишь расположить в его пользу, он не боялся признать свою ошибку.

Гайде, однако, не плохо игравшая в шахматы, так же тихонько возразила приятному соседу по толпе:

— «Корню» или «элефант», как вы его называете, в самом деле пошел неудачно. Он погибнет через два-три хода!

«Корню» — название епископской митры, двурогой по форме и термин этот во Франции был равносилен английскому названию этой фигуры — «бишоп» (епископ). А «элефант» — это было греческое обозначение этой же фигуры, перешедшее и в русский язык, как «слон».

С чисто женским любопытством так же тихонько добавила к своему смелому утверждению о шахматном ходе Гайде вопрос:

— А почему вы по-гречески называете эту фигуру?

Эдмон улыбнулся, но слегка остерег шепотом свою подругу:

— Милая Гайде, как бы не запротестовали игроки.

Однако сосед поддержал Гайде:

— Месье, мы разговариваем очень тихо… И, во-первых, я должен поздравить вас с такой мудрой дочерью, а, во-вторых, сам задать вопрос: вы знаете греческий язык, мадемуазель?

Напор взволнованных, любопытствующих наблюдателей отодвинул всех троих Эдмона, Гайде и незнакомца подальше от столика с острой партией и дал возможность Гайде уже не шепотом, а погромче ответить:

— Я родом гречанка, а вы месье? — Не дав ему ответить, сразу же добавила. — Притом, я не мадемуазель, а мадам. И я не дочь, а жена моего спутника, месье…

Эти две фразы были произнесены с такой великолепной гордостью, что и Эдмон и незнакомец невольно расхохотались.

— Прошу прощения! — сделал галантный поклон незнакомец. — Я не хотел этим обидеть ни вас, мадам, ни вашего мужа… По совести, вы вряд ли против того, чтобы выглядеть его дочерью, а он — вряд ли против того, чтобы иметь такую молодую жену…

Снова произошел обмен негромким смехом, а незнакомец все же счел нужным ответить на вопрос Гайде:

— Вы спросили меня, откуда я знаю греческую терминологию… Извольте, мой отец был пять лет комендантом греческого острова Корфу, легендарной Керкиры Одиссея. Точнее начальником французского гарнизона на этом острове при Наполеоне. Я бывал у него еще мальчиком, конечно! Однако запомнил немало слов.

— А у меня были родственники на Корфу в ту пору, — сказала Гайде. — Они укрывались там под эгидой французов от турок. Как звали вашего отца, месье? Помню рассказы о благородстве французского коменданта Ле… Ле…?

— Отца моего звали Лессепс… — вновь с поклоном ответил собеседник, — Матье Лессепс, мадам… А меня зовут Фердинанд Лессепс, с вашего позволения мадам и месье…

Позволение назвать себя требовалось, ибо это обязывало и другую сторону сделать то же.

Отрекомендовавшись, Эдмон и Гайде продолжали беседу — непредвиденное знакомство началось.

Лессепс предложил Гайде сыграть партию в шахматы. Внеся наблюдателю маленький установленный взнос, Лессепс предложил Гайде выбрать сторону и занять игровые места. Эдмон стал в позицию наблюдателя, пока единственного. Но вскоре их тоже начали окружать любопытные: женщина, играющая в шахматы — было большим раритетом, и вдобавок, она то и дело задавала своему партнеру, а также и наблюдающим довольно трудные задачи.

После все-таки проигравшей Гайде, сел Эдмон и ему пришлось напрягать всю свою недюжинную находчивость, изобретательность, глубокомыслие, чтобы вывертываться из не менее находчивых и изобретательных ситуаций, предлагаемых господином Лессепсом.

Гайде не раз порывалась подсказать кое-что своему другу, но он сам ее останавливал:

— Милая Гайде, я играю с незаурядным противником, и мне доставит одинаковое удовольствие и выигрыш и проигрыш… В первом случае это будет означать, что я отплатил за тебя, а во втором — ты получишь, надеюсь, законную возможность отомстить и за меня и за себя.

— Боже мой! — вскинула Гайде вверх руки. — Понятие мести прокралось и в шахматы! Изгнать, изгнать его отсюда немедленно!

— Понятие изгнать нужно, — присоединился месье Лессепс. — Но понятие «реванша» изгнать невозможно. Это наизаконнейший термин всякой игры, мадам.

— О, если бы его применение ограничивалось только играми, — со вздохом уронила Гайде, украдкой взглянув на Эдмона.

Он, поглощенный ходом партий, не придал значения этой фразе, не счел ее относящейся к себе.

Но через несколько минут он с торжеством провозгласил:

— Ничья!

Лессепс согласился, и они перешли на половину аперитивов и еды. Сели, понятно, за общий столик и завязали беседу уже не касающуюся шахмат.

Гайде начала припоминать о своем детстве в Греции. Нашлось, что вспомнить и господину Лессепсу. Он рассказал немало интересного:

— Когда Наполеон был уже полностью разгромлен, к острову Корфу подошла английская эскадра и начала блокаду… Иными словами, повели жестокий обстрел острова, всех стратегически важных его точек, было произведено и несколько десантов. Отец мой героически оборонялся… Он был ранен, контужен, однако не поднимал сигнала капитуляции… Да так и не сдался, пока не был захвачен в плен силой. Он отбивался руками и ногами, чуть не рыдал, однако, пришлось покориться печальной участи… Англичане, впрочем, в уважение к его доблести, не подвергли его долгому режиму плена, и он был отпущен. Но отец не захотел возвращаться во Францию, снова возглавленную Бурбонами… Он выхлопотал консульский пост сначала в Италии, потом в Испании, где у нас была состоятельная и знатная родня — граф Монтихо де Тэба… Тоже наполеоновский офицер, один из немногих испанцев, горячо преданных Бонапарту…

— Была? — переспросила с интересом слушавшая Гайде. — Что же, их теперь нет и они умерли?

— Умер граф Монтихо, кавалер Почетного Легиона и один из любимцев покойного императора. Был момент, когда Наполеон, разгневавшись на своего братца, малоспособного Жерома, которого он сделал королем Испании, хотел назначить на его место полковника Монтихо, наподобие того, как он предложил шведам взять себе в короли одного из своих генералов — Бернадотта! Впрочем, когда шведы на это согласились, Наполеон срочно произвел Бернадотта в маршалы для импозантности…