Юрий Галинский - За землю отчую. Страница 27

ГЛАВА 15

Здорово, лесовички! Чай, и не признали? — выкрикнул незнакомец, шедший в окружении свиты. Приблизившись к ватажникам, горделиво выпрямился, оправил парчовый кафтан с петлями из желтого шелка и длинными кистями; кафтан был явно с чужого плеча, великоватой была и шапка, сползавшая ему на уши.

Лесовики подозрительно уставились на него и молчали.

Да это ж Епишка! — первым узнал рябого его дружок Митька Корень.

Верно! Вишь, вырядился, как на свадьбу боярскую! Мы Епишке упокой, а он с прибытком заявился- Должно, понапрасну час не терял. А ну, покажи кольца. Неужто золотые? — загомонили ватажники.

Пожалуй, все, кроме Гордея и Федора, обрадовались неожиданной встрече.

Уж не чаяли повстречать тебя живого. Теперь до ста годов будешь здравствовать! — похлопывая рябого по плечу, приговаривал Корень; они с Епишкой были вместе при набеге ордынцев на Серпухов. Широко открыв губастый рот, от чего длинное лицо его казалось еще крупнее, Корень смотрел на своего удачливого приятеля с восхищением.— Мелеха и Базыку клятые ордынцы до смерти убили. Я едва убег. А ты куды подевался тогда?

На вопросы Епишка отвечал неохотно, больше расспрашивал сам. Узнав, что лесовики решили направиться в Верхне-Окские княжества, громко рассмеялся.

Куды!? В Верховские княжества? Ха-ха-ха!.. А я-то, дурень, голову морочу, каким ветром Гордея с острожником сюды занесло. Да вы ж на Рязанщину собирались. Аль от Серпухова ближе? Ха-ха-ха!..

Ты блажь свою кинь! -—хватаясь за рукоятку меча, в сердцах выкрикнул атаман.

А я ничего,— отступая, пробурчал рябой — он был в одинаковой мере наглый и трусливый.

То-то и оно — всяк умен: кто сперва, кто опосля! — не преминул съехидничать Митрошка.

Епишка метнул на косоглазого недобрый взгляд, сплюнул и процедил сквозь зубы: *

- Я к тому, что через Верховские земли ордынцев прошло тьма-тьмущая, нынче их там не счесть. Уразумел, атаман?

Гордей встревожился, недоверчиво переспросил:

Говоришь, много?.. А не врешь ли ты, Епишка? Выходит, оттуда они в Серпухов пригнали?

Дюже мыслишь о себе, атаман...— Почувствовав, что гроза миновала, снова развязно отвечал Епишка.— Дел у меня других нет, врать тебе. Коль сказал, значит, знаю. А на Рязанщине и Тарусчине их нет.

Гордей задумался, пытливо посмотрел на рябого, поинтересовался:

И откуда ты про все ведаешь? Случаем, у татар в поводырях не ходил?

Епишка вздрогнул, побледнел, но сдержался, с вызовом бросил:

А хоть бы и так!

Гляди, Епифан, мелешь много,— покачав головой, сказал атаман; он был обескуражен вестью, что ордынцы находятся там, куда собралась идти ватага. Кивнув на незнакомцев, которые пришли с Епишкой, спросил только: — Они-то откуда? Что за птицы?

Птицы они, чай, такие же, как и ты, Гордейко! — дерзко молвил Епишка и вдруг закричал: — Ты чего меня пытаешь? Не все одно тебе? Не хужей они дружка твоего, острожника! Его давно кончить надо бы, а ты за собой водишь!..

Гордей, махнув рукой, отвернулся от Епишки и направился к монахам и крестьянам, по-прежнему стоявшим посредине двора. Они с опаской косились на лесовиков, но особый страх у монастырской братии вызывали почему-то рябой с его дружками. Каждое их движение приводило монахов и трудников в волнение. Когда атаман потребовал от монахов накормить ватагу, те сразу оживились и стали клясться, что ордынцы ничего не оставили в монастыре. В большинстве это были пожилые старцы, молодые чернецы отмалчивались. Особенно усердствовал грузный, небольшого роста старик с отечным лицом. Тряся седой бороденкой, он призывал в свидетели пресвятую троицу.

Ты-то кто будешь? — резко спросил его атаман.

Я?..—Монах так и застыл с открытым ртом.— Я?,. Я — ключник монастырский,— ежась под его тяжелым взглядом, выдавил наконец.

А!. — едко воскликнул Гордей.— Так ты ключник! Тогда понятно. Говоришь, ничего не осталось?

Видит бог, ничего, добрый человек,— отчаянно замотал головой старик.

—- Поглядим сами! Клепа, Ивашко, Рудак, со мной пойдете!

Оттолкнув монаха, стоявшего у них на дороге, лесовики направились к монастырской трапезной. Едва они успели подняться на крыльцо, как к старому ключнику подскочил Епишка. Схватил его за ворот выцветшей черно-бурой рясы, рывком повалил на землю и стал трясти, исступленно выкрикивая:

— Брешешь, пес жадный! Показуй, где припас спрятал! Показуй, не то удавлю!..

Короткие, толстые пальцы ключника судорожно вцепились в руки разбойника, пытались разжать их. Но рябой был сильнее. Монах хрипел, задыхался, лицо его посинело. В это время в дверях монастырской трапезной появился Гордей. Увидев, что происходит во дворе, быстрыми шагами направился к рябому.

Будет, Епишка! И впрямь удушишь. Кто тогда тайник покажет? Не нашли мы ничего.

Но тот не унимался, перестал душить монаха, но придумал ему новую муку — схватив за ноги, стал волочить по двору.

Из толпы вырвалась немолодая баба в зеленой линялой паневе [11]и черном платке на голове. Подбежав к Епишке, содрала с него боярскую шапку и вцепилась в копну нечесаных волос.

Аспид рябой! Мало тебе все?! Сколько люду извел, душегубец! Намедни поганых привел, а ныне божьего праведника отца Евлампия погубить умыслил! — пронзительно выкрикивала женщина, пытаясь оттащить разбойника от лежащего на земле монаха.

Епишка взвыл от боли, завопил:

Ведьма!..— Бросил ключника и, словно одержимый, замотал головой. Но баба не отпускала его, и рябой продолжал истошно кричать: — Господи спаси!

Вид разъяренной женщины был и впрямь грозен. Платок сполз ей на шею, обнажив длинные, с густой сединой черные волосы, глаза налились кровью.

Лесовики, вспомнив Митрошкины ночные россказни о нечистой силе, водившейся в здешних краях, заволновались.

Стали торопливо креститься, попятились к выходу со двора. Но швец, должно, забыл о леших и ведьмах; приплясывая, потешался над Епишкой.

Вот как баба рябого щипет — чисто кречет наседку, аж перо летит!—подначивал он, с его плутоватого лица не сходила ехидная ухмылка.

Озадаченные ватажники остановились: Митрошка, которого они считали первым трусом, не боится?!. И тоже стали подзадоривать рябого.

Услыхав насмешки, разбойник выхватил из-за пояса нож. Стоявший в отдалении Федор метнулся к нему, но не успел. Вскрикнув, женщина упала навзничь на пожелтевшую траву, в руке у нее был зажат клок волос рябого. И тотчас на монастырском дворе наступила такая тишина, что стало слышно, как где-то в лесу стучит по дереву дятел. Епишка, морщась от боли, осторожно пригладил распатланную голову. Затем склонился над убитой, рывком вытащил из тела нож и вытер его о зеленую линялую паневу.