Жан Ломбар - Византия Страница 27

Люди спешили по дорогам и толпились вдали на перекрестках: опоясанные шитыми тканями голубого, зеленого, пурпурового и желтого цвета, лицами умытыми наскоро, в странного вида прическах и головных уборах, на их шеях звенели драгоценности: ювелирные, стеклянные, эмалевые и другие подвески, блистающие при свете дня.

Принесли еще серебряные органы, и послышались металлические звуки, то усиливающиеся – густые, то тонкие – замирающие; раздалось пение, словно в бреду, разрастались порывы восторга, дикости которых не будет, казалось, конца. Противники-помазанники встали; Патриарх смотрел на Гибреаса; сановники его молча грозили игуменам; задорные епископы устремились в толпу Голубых и обращались к отдельным группам монахов, окруженных Зелеными, над которыми реяли хоругви, сиявшие полными красоты ликами в оправе крупных алмазов. Над толпой кое-где виднелся высунувшийся бюст с локтями, выходившими из широких рукавов, двигались бороды и вновь становились неподвижны, уши настораживались в ожидании органных звуков и гимнов.

Подобно золотому видению предстал Самодержец в Гелиэконе Великого дворца, над Ипподромом, отделенным обширным пространством от его высоких стен.

Быстро раздвинулся пурпурный занавес, престол показался между четырьмя колоннами, осененными киборионом; с престола поднялся Константин V, по обеим сторонам его сидели патриции, чины двора, сенаторы, соблюдая величественный порядок. Он был в белом скарамангионе, пурпурной, шитой золотом порфире и широкой хламиде, застегнутой на его мощной шее. Хламида заткана была золотым шитьем, блестевшим яркими узорами на зелено-фиолетовом фоне. Сзади она ниспадала складками, которые расправлял в форме лучей внимательный сановник. Из-под золотого венца, осенявшего его голову и усыпанного рубинами, сапфирами, топазами, аметистами, изумрудами, сардониксами и опалами, выступал загнутый нос на белом лице, а руки медленно двигались; то скрещивая, то раздвигая их, он посылал благословения на Ипподром – и в этот миг воцарилась тишина. Затем снова задернулась пурпурная завеса, и видение исчезло. Но вскоре Константин V показался в кафизме, – он и его верховные кубикулярии, патриции в иерархии степеней, сенаторы и власти, одновременно с ним исшедшие из Гелиэкона Великого Дворца. Боковые сводчатые трибуны стали заполняться сановниками, на которых снизу указывали пальцами, – сановниками, несомненно, не любимыми народом, судя по лицемерному и напыщенному виду их; здесь был великий Доместик в головном уборе из золота и с золотым посохом в руке; великий Логофет; великий Друнгарий, тучный с белесоватыми глазами; протостатор, худощавый и невзрачный; протовестиарий, с лицом собаки; великий Стратопедарх, коего строгий взор старательно избегал проклятий византийцев, которых он, вероятно, угнетал; блюститель певчих, выставлявший свою, словно у страуса, длинную шею, он сидел между великим хартулярием и протокинегом, которые вертели шеями, подобными верблюжьим. Народ созерцал также протоиерокария, великого Диойсета, Протопроэдра, Проэдра, Великого Миртаита, Каниклейоса, Кетонита и Кюропалата, приятно покачивавших головами, над которыми выделялась тыквообразная голова великого Папия Дигениса. Сильнее других тряс он ею, озлобленный против Зеленых, православных и Гибреаса, смотря на них яростным взглядом неуклюжего кабана.

Константин V как бы вознесся над человечеством, воссев на своем высоком троне. Сзади развевались одежды беспрестанно прибывавших людей, рисовались очертания головных уборов, остроконечных, трубчатых или четырехгранных. Мягко двигали опахалами евнухи с жиром заплывшими челюстями. Кубикулярии держали знаки высшей власти: золотой меч с отвесной рукояткой, золотой шар, поддерживаемый эллинским крестом; и целым лесом мечей, щетиной золотых секир и копий сверкали вокруг стражи Базилевса – схоларии, экскубиторы и кандидаты.

Сепеос встал, скрестив руки на кольчуге, облегавшей грудь, на голове его блестел конический стальной шлем; его глаза, полные энергии, и усы, оттеняющие профиль с орлиным носом, повернулись в сторону Гараиви в скуфье набатеянина, выделявшегося в толпе морщинистым своим лицом и заплатанной далматикой, облегавшей его мощное тело и пестревшей причудливыми узорами животных, полы ее он придерживал мозолистыми шершавыми руками.

Множество Зеленых на левой стороне цирка отвечали друг другу знаками, перекидывались шутками в радостном предвкушении приближающегося состязания. В веселье их чувствовалась угроза, направленная на кафизму, величественную, надменно равнодушную и верховновысшую. И спокойствие кафизмы, тяжелый взор Константина V, смех сановников – весь этот беспечный облик Власти весьма радовал Зеленых, на которых, сильно озабоченный, с грустью смотрел теперь Гибреас, окруженный своими монахами, словно бледные призраки бормотавшими неясные слова молитвы.

Под трибунами на одном уровне с ареной, в притворах конюшен за решетчатой оградой снарядились возницы Зеленых и Голубых со своими союзниками, выжидающими, осторожными Красными и Белыми. Они стояли на колесницах, запряженных четверками коней в золотых попонах, держали в зубах бичи, а в руках вожжи, обвитые вокруг стана, на котором оттопыривался камзол, опоясанный крестообразно шарфом цвета партии. Между ними виднелся Солибас, спокойный, могучий, с костистым упругим телом, с красным лицом в рамке черной бороды; он молчал и не слушал, что говорили кругом другие возницы, коротая время. Демархи Зеленых и Голубых, сопровождаемые демархами Красных и Белых, торжественно обозначали путь; их нотарии и хартюларии вступили уже в спор; спешили мандаторы, поэты принимали задумчивый вид, художники и ваятели со вниманием старались получше рассмотреть лики хоругвей, развеваемых тихим ветром жаркого дня; стражи, неумолимо вооруженные бичами, ударяли время от времени зрителей, чтобы те держали себя спокойно под властным взглядом Константина V; акробаты, мимики, вожаки медведей и собак готовились к представлению, которого с тревогой в широко раскрытых глазах ожидали сто тысяч византийцев.

II

Самодержец встал со своего трона; наклонившись и окинув испытующим взором весь Ипподром, он медленно трижды благословил его и золотой ветвью сделал знак сановникам, сидящим на соседних трибунах. Сразу все огласилось пронзительными звуками органов, рокотом поэтов, читавших стихи как прелюдию к выезду; раздались ритмические удары бубен из туго натянутой кожи, рыдание восточных зурн, щелканье тимпанов величиною в пядь, – грянула яростная буря струнных и духовых, к неописуемому ужасу стражи, бросившейся на музыкантов, чтобы заставить их умолкнуть. Наконец, раздвинулись железные решетки конюшен, расступилась стража, и беспрепятственно, как ураган, вылетели колесницы, блистающие золотом и слоновой костью. Народ встал и сел снова. Наклоненные станы, руки с развевающимися на ветру рукавами вдруг застыли. Четыре колесницы стремглав мчались вперед. В них, правее, сидели возницы. Стан их откинулся назад, на голове сверкал серебряный сборчатый убор, одна рука держала бесконечные шитые золотом шелковые вожжи, другая сыпала удары бича. За ними подымалось, окутывая их, густое облако пыли, скрывая крупы лошадей, крепкие колеса, всю упряжь, вздымаясь до выложенных слоновой костью полукруглых передков, до самых голов возниц, которые едва виднелись в пыли; зубы их были стиснуты, глаза горели, лоб покрылся потом, и повторяющиеся свисты бичей совершенно утопали в раздирающих звуках органов, сильных ударах бубен, щелканий тимпанов, во всей неистовой буре инструментов, прерываемой пронзительными звуками золотых труб экскубиторов, схолариев и кандидатов.