Станислав Рем - За тихой и темной рекой Страница 27

— А чего ж ты его не прокрутил основательно?

— С той-то бумагой? И потом. Я у него просил показать что? Паспорт. А он по собственной, так сказать, инициативе эту бумаженцию подсунул, будто специально. Мол, гляди, пристав, с кем дело имеешь. — Самойлов прищурился, отчего вокруг глаз образовалась мелкая сетка морщин. — А может, то подделка была?

— Нет, документ чистый, — выдохнул с сожалением Кнутов.

— А более детально его крутили?

— То-то и оно. Чист наш добрый молодец, аки младенец. К тому же и из столицы подтвердили его полномочия.

— Да, дела… — Самойлов достал из кармана брюк платок и вытер им вспотевшую шею. — Хотя, если брать ваше сравнение, то выходит, где-то должен наш гость и обгадиться. Просто обязан. Вот тогда вы его и прищучите.

— А ты мне поможешь! — Кнутов не спрашивал. Его слова прозвучали, как приказ, чему Самойлов вовсе не удивился. Как только Анисим Ильич появился на пороге дома, он ждал этих слов.

— Что мне делать? — Самойлов посмотрел на следователя.

Анисим Ильич нацепил на вилку кусочек рыбы, задумчиво повертел им перед глазами и бросил на тарелку.

— Честно говоря, не знаю. Пока. Мальчишка ездит по всему городу, роется в бумагах, вроде как делает то, что и положено выполнять в таких случаях. Да только, чует моё сердце, не тем он занят. А вот чем? — Кнутов наклонился к приставу. — Ты будь готов на всякий случай.

— К чему?

— Да ко всему…

— Понял. — Самойлов спрятал платок. — Вопрос можно задать?

— Слушаю.

— Вы, прошу прощения, в столицу собираетесь вернуться?

— С чего ты это взял?

— Так не случайно же вы взялись за приезжего…

«Он что, мысли читать умеет?! — поразился Кнутов, с трудом скрывая эмоции. — Ай да пристав, ай да сукин сын!..»

— А если и так, то что?

— Правильно сделаете, — произнёс Самойлов. — Нечего молодость и талант гноить на периферии. Это нам, старикам, уже смысла нет воз-вертаться на большую землю.

— Ой, Григорьич, тоже мне старик.

— Да вот. Через два года пятьдесят стукнет. Считай, жизнь прошла. Силы не те. И здоровье тоже, — пристав горько усмехнулся и добавил: — Но вам, Анисим Ильич, помощь оказать смогу. Не беспокойтесь. А вы меня с причала… К себе. Или по рекомендации. Опостылела мне пристань. Мочи нет. Вы ведь знаете, в сыске прежде был. Моё это. Так возвернёте?

Кнутов налил водку и, подняв рюмку, пообещал:

— Верну. Как всё справим, так сразу. Но и ты не оплошай. Под слово пойдёшь. Под моё. А я его, слово — то, больно сильно ценю.

Полина Кирилловна была неприятно удивлена встречей с дочерью губернатора на территории Гостинодворского базара. Полный, с блестящей лысиной, купец Коротаев, потирая от удовольствия пухлые ручки, сам лично обхаживал столь редкую покупательницу, предлагая ей весь ассортимент товара, начиная с модных летних шляпок, заканчивая отрезами роскошных тканей.

Анна Алексеевна со скучающим видом прохаживалась вдоль деревянного, отполированного тысячами рук прилавка, не столько рассматривая товар, сколько коротая время. Полина Кирилловна сей факт отметила моментально. «Бедная девочка! — язвительная мысль обожгла сознание девушки. — Не знает, куда деть себя. Ну, конечно, мы же привыкли к столицам, балам, светским вечеринкам. А тут на тебе, окромя речки, да ссыльных морд, и смотреть-то не на что».

Анна Алексеевна почувствовала на себе взгляд и резко обернулась. Глаза девушек встретились. Глубокие, синие, словно морская гладь — Полины Кирилловны, и зелёные, будто родниковой чистоты изумруд — дочери губернатора. Тело госпожи Мичуриной напряглось, выпрямилось, хотя куда ещё быть ровнее стройной берёзки. Нервные губы сжались.

Купец Коротаев, с восхищением смотрел то на одну, то на другую девицу. Эдакую дуэль ему доселе видеть не приходилось. Вон как дочка губернатора прищурилась. Будто выстрелить собирается глазками своими расчудесными. Да и купеческая дочь тоже не промах. Эвон, как грудь у неё ходуном ходит. И какая кошка меж ними пробежала? Неспроста, ой неспроста встреча сия вышла, решил про себя купчишка. Быть беде! Куда мичуринской девке тягаться с господами? И себя угробит, и отца подставит. Вот так вот выпестуешь на свою голову такую кобылку, а после беды не оберешься. Нужно при случае Кирилле Петровичу шепнуть пару слов, чтобы за дочкой приглядывал.

Анна Алексеевна смотрела на соперницу несколько презрительно и высокомерно. Пусть знает своё место, чернавка. Любопытно, что в ней разожгло столь непристойную страсть, даже людей не стыдится? А Полина Кирилловна и сама не могла себе объяснить, с чего это она вдруг взъелась на губернаторскую дочку. Приспичило, и всё тут! Будь сейчас повод, хоть какая малейшая причина, оттаскала бы её за волнистые светлые волосы. Да так, чтобы слёзы из глаз брызнули!

Коротаев коротко кашлянул и встал между девицами.

— Анна Алексеевна, так что брать надумали? Может, шёлку цвета апельсина? Очень модно, однако.

— Да нет… в другой раз. — Девушка развернулась и не оглядываясь, направилась к дрожкам.

— Ну да, ну да. — Коротаев суетливо проводил высокородную гостью до дверей и, облегчённо выдохнув, повернулся в сторону Полины Кирилловны. — А вы чего изволите, сударыня?

Анисим Ильич с трудом перешагнул порог полицейского участка, и, пройдя в свой кабинет, упал на старый, расшатанный стул. Перед глазами всё двоилось. Вот проявились два стола, на каждом — по два чернильных прибора. Итого, четыре штуки. В двух левых углах столов стояло по два гранёных стакана. Подсвечников на столах было тоже два.

Анисим Ильич тихонько хихикнул, так, чтобы караульный не почуял, что происходит в следственной комнате. Сие двоение его привело в восторг. Это в кои же веки он стал обладателем четырёх чернильниц? А с другой стороны, на кой ляд ему целых четыре штуки этих бронзовых хреновин? Кнутов снова хихикнул. Анисим Ильич мог позволить себе пошутить, потому как прекрасно осознавал, что чернильница у него одна. И стакан один. А во всём виновата лишняя, пятая рюмка, которую он употребил «на посошок».

Пьяный взгляд Кнутова попытался сфокусироваться. Ничего утешительного не получилось. Приборы и не подумали исчезать. Мало того, они начали вертеться перед глазами, словно подчиняясь воле невидимого иллюзиониста. Голова вмиг стала тяжёлой, чужой. А такой голове всё равно, куда приложиться, и потому она с глухим, тупым стуком упала на стол, прямо на мятый лист бумаги, на котором корявым почерком было написано следующее: «Онисим Илич, завтра идим».

Анна Алексеевна нервно теребила веер, словно твердо решила поскорее избавиться от экзотической вещицы.