Александр Кривицкий - Тень друга. Ветер на перекрестке Страница 28

«Я видел Париж сквозь сон или во сне. Ибо не сон ли мы видели по совести? Не во сне ли и теперь слышим, что Наполеон отказался от короны, что он бежит... Мудрено, мудрено жить на свете, милый друг!.. Все ожидают мира. Дай бог! Мы все желаем того. Выстрелы надоели, а более всего плач и жалобы несчастных жителей, которые вовсе разорены по большим дорогам. Остался пепл один в наследство сироте».

Все в этом письме — нравственная чистота, состраданье, раздумье, — решительно все вызывает у потомков чувство благодарности к автору.

В наших ночных чтениях мы сроднились с Батюшковым, он приблизился к нам из хрестоматийного далека, стал своим, нужным. Да, только критические дни в жизни народа определяют настоящую цену его художников и заново пересматривают их репутацию. Батюшков выдержит любое испытание — на многие годы вперед..

Смотрю на его портрет 1815 года кисти Кипренского — вьющиеся светлые волосы ниспадают на высокий лоб, задумчивый взгляд под чуть приподнятыми в легком удивлении бровями, добрая полуулыбка на полных губах. Он еще в военной форме, но офицерский его внеслужебный сюртук с контрпогончиками распахнут. Поэт — дома, он сидит в кресле с высокой спинкой: наверно, принимает друзей или одного Гнедича и внемлет его рассказу. А потом сам без устали станет вспоминать события войны, и тень Петина, тень друга, неслышно явится его взору, и поэт с горькой трезвостью произнесет поразительную эпитафию:

«Имя молодого Петина изгладится из памяти людей. Ни одним блестящим подвигом он не ознаменовал течения своей краткой жизни, но зато ни одно воспоминание не оскорбит его памяти. Исполняя свой долг, был он добрым сыном, верным другом, неустрашимым воином: этого мало для земного бессмертия».

Так судил Батюшков о воинском и гражданском долге, о бессмертии, о жизни.

Болотову и Батюшкову, людям разной судьбы и разных эпох, равно повезло. Они смогли в срок собственной жизни связать начала и концы главных событий своего времени. Вот благодаря чему мы с Павленко за один тот месяц глубокой осени 1941 года мысленно повторили их путь от звуков первых военных труб до последнего дня двух войн глубокой старины, побывали в двух столицах побежденных Россией государств. Болотов привел нас в Берлин прусского короля Фридриха, мечтавшего о господство в Европе, Батюшков — в наполеоновский Париж, откуда император желал диктовать свои законы всему континенту.

Теперь, спустя столько лет после тех двух войн, Советскому Союзу, его армии, потомкам гренадер Салтыкова и Кутузова, соединившимся в единой военной силе с сыновьями всех народов, населяющих нашу огромную страну, предстояло разбить войско Гитлера и водрузить победные знамена на стенах столицы рейха. Народ наш верил: так и будет!

За окном шел снег. Осень сорок первого перевалила на зиму. В открытую форточку я видел два ряда обледенелых надолб. Они перекрывали улицу «Правды» чуть дальше здания редакции. Москва была готова ко всему, но, к счастью, надолбы эти не пригодились. Всходила заря нашего наступления. Впереди был длинный, долгий путь: от Москвы до Берлина.

Вчера мы ходили с Павленко на Красную площадь. Кремлевские башни побелели от снега. В старину русские крепости строились из очень прочных «кремлевых» деревьев — крепость получала название «кремль».

На древнем новгородском наречье слово «кремляк» означало — человек твердого характера. Мы говорили про то, что ленинская идея прирастила силу народу, дала ему путеводную звезду. Миллионами алых звездочек горела она сейчас на пилотках и шапках бойцов Советской Армии. «Советские люди — кремлевые люди!» — написал я той же ночью в передовой статье для газеты.

ЗАБЫТЫЕ СТРАНИЦЫ,

ИЛИ

НАСТАВЛЕНИЕ ГОСПОДАМ ОФИЦЕРАМ В ДЕНЬ СРАЖЕНИЯ

Где же мне искать этот документ, у кого навести справку?

Знакомые военные историки были теперь на фронтах. Да и кто из них занимался в мирное время проблемой, захватившей наши мысли в первые месяцы войны.

Меня умаяли безответные телефонные звонки и бесплодные разговоры, а я так и не вышел на верную дорогу. В редакционной библиотеке и следов его не было. Между тем в домашнем собрании редких военных книг то здесь, то там попадались глухие ссылки на его суть и происхождение.

В эпоху, когда русская армия уже достойно померилась оружием с войсками Наполеона, когда потрясенная Европа поняла, что прославленные гренадеры императора французов встретились с грозной, неодолимой силой, появился этот замечательный документ. Он вобрал в себя опыт многолетнего пути наиболее передовой части русского офицерства и откристаллизовал его в свод боевых традиций. Была там доля опыта и таких офицеров, как Петин и Батюшков.

Судьба Наставления крайне примечательна. Идеи, выраженные в нем, отличались плодотворностью и соответствовали суворовским традициям. И оно не осталось только полковой собственностью.

Когда Багратион, будучи командиром 2-й Западной армии, познакомился с этим произведением, оно так пришлось ему по сердцу, что под названием «Наставление господам пехотным офицерам в день сражения» было разослано войскам 17 июня 1812 года, незадолго до боев за Смоленск.

Можно сказать, что и все поведение офицеров в ту тяжелую годину соответствовало этому документу — скрижалям боевых традиций.

После долгих и настойчивых поисков я обнаружил текст этого Наставления в военном отделе Исторической библиотеки. На дом книги мне не дали, не помогло и удостоверение «Красной звезды». Старик «на выдаче», закутанный в старый, траченный молью офицерский башлык, сказал: «Не полагается-с», — и я переписывал длинный текст замерзшими пальцами — библиотека не отапливалась. Поздним вечером в редакции мы читали этот необычайно интересный документ.

Первый раздел Наставления представляет собой сжатый конспект тактических приемов, основанных на боевом опыте. Каждая новая война вынуждает пересоздавать уставы. Попытка полковника Воронцова еще в ходе боевых действий изложить их поучительный смысл была на редкость удачной. Эта инициатива привилась в русских войсках, перешла в традицию, несмотря на сопротивление педантов гатчинской школы — блюстителей уставов «на веки вечные». А расцвела она, помноженная на военное творчество свободных масс, уже за Октябрьским рубежом, в Красной Армии.

В сорок первом году под Наро-Фоминском, в самом начале войны, командир Московской Пролетарской дивизии, мой друг Александр Ильич Лизюков писал первые брошюры «Из опыта боев». Эту серию очень быстро выпускал в свет Воениздат, и она без задержки шла в войска.