Гвидо Дикман - Лютер Страница 28

Мартин едва заметно улыбнулся Ульриху, но было неясно, понял ли он предостережение своего собрата по ордену. Он спокойно облачился в отороченную мехом мантию, которую до того держал на руке, и неторопливо, ровным шагом, прошел через пахнущий кожей и меловой пылью зал. Свежевымытые доски пола заскрипели под его ногой, когда он поднимался по ступенькам к кафедре.

— Когда я был монахом, — начал он после небольшой паузы, — я был убежден, что ряса и наплечник сами по себе придают мне святость. Каким самоуверенным простачком был я тогда!

Кое-кто из студентов засмеялся. Лекция обещала быть интересной. Брат Ульрих опустил глаза и затаил дыхание.

— Но вот я получил степень доктора теологии, и я опять было подумал, что мех моей мантии сделает меня мудрым… Что ж, Господь говорил однажды устами осла, отчего же Ему не повторить этот опыт? Но сейчас я как на духу скажу вам, что я об этом думаю. Кто из вас бывал в Риме?

Один студент поднял руку. Мартин знал его. Молодой человек был родом из Нюрнберга и происходил из благородной патрицианской семьи. Он всего несколько месяцев жил в Виттенберге и намеревался завершить здесь свое образование.

— А покупали ли вы индульгенцию, мой юный друг? — спросил его Мартин с серьезным лицом. Он расстегнул меховой ворот мантии и шумно вдохнул воздух. — А вот я — покупал. Один серебреник упал на весы какого-то крайне деловитого монаха, и, когда чаша весов опустилась, мой дед, словно с помощью катапульты, был выброшен из бездны чистилища. А за двойную цену я мог бы выручить еще и бабку, и дядю своего. Но нижайше простате меня, господа, монах обязан соблюдать обет бедности! У меня просто-напросто денег не было, чтобы за них заплатить. Так что моим родственникам пришлось и дальше гореть в огне.

Мартин на мгновение остановился, чтобы повыше завернуть широкие рукава мантии. Потом он оперся локтями на край кафедры, покрытой красным бархатом, и испытующе посмотрел в зал, оценивая первую реакцию на свои слова. В передних рядах он заметил несколько одобрительных лиц, однако другие смотрели на него скорее угрюмо. Но никто не пытался прервать его.

— Что касается меня самого, то, как утверждали проповедники, достаточно увидеть священные реликвии, и то время, которое мне суждено провести в чистилище, существенно сократится, — продолжил он. — На мое счастье, в Риме было в избытке гвоздей якобы от Святого Креста, столько, что хватило бы, чтобы подковать любого коня в Саксонии. А из щепок от этого креста можно было бы смастерить целый военный флот. Но нынче в христианском мире этим никого не удивишь. На останки наших святых мы наталкиваемся на каждом шагу. Например, в Испании похоронено восемнадцать из двенадцати апостолов!

В аудитории раздался смех. Некоторые студенты, прикрывая рот рукой, возбужденно шептали что-то своим соседям. Брат Ульрих, совершенно потрясенный, оглядывался вокруг; сердце, казалось, готово было выскочить у него из груди. Краешком глаза он заметил, что секретарь курфюрста опустил голову. И вдруг он увидел его лицо: губы секретаря начали неудержимо вздрагивать, и по серьезному лицу вельможи пробежала тень улыбки.

Брат Ульрих с облегчением вздохнул. Для его собственной души такого рода испытания были не опасны. Он уже решил, что после лекции отправится прямиком в церковь Святой Марии и поставит свечу перед ликом Богоматери. Спалатин не одобрял взглядов Мартина, но если они его забавляли, то, похоже, он не принимал их всерьез.

— У меня совершенно нет намерения оскорблять ваши чувства, — громко провозгласил Мартин. — Опасность угрожала моей собственной жизни, но Господь пощадил меня, потому что я попросил защиты у святой Анны, матери Девы Марии. Но я не могу спокойно смотреть на то, как мы употребляем во зло святые свидетельства Христовы, как мы играем с дьяволом в кости, ставя на кон свои души. Что бы подумали о нас наши святые, узнав, как мы обходимся с их останками?!

Даже самые богобоязненные из студентов одобрительно застучали по крышкам столов. И лишь вверху, на галерее, все оставалось тихо. Карлштадт просто побелел. Он беспокойно переминался с ноги на ногу, а секретарь курфюрста в полном недоумении потирал лоб — хорошего настроения как не бывало.

— Вы совершенно правильно поступили, Карлштадт, уведомив меня об этом, — тихо сказал он магистру. — Пусть курфюрст узнает о том, что проповедуют в городе. — Он немного подумал, и тут ему в голову пришла прекрасная мысль: — Сегодня вечером во дворе замка состоится представление мистерии, которое его светлость устраивает в память о своем отце. Я полагаю, это самый удачный момент для того, чтобы сообщить ему об этом упрямом монахе.

Лицо Карлштадта перекосилось, словно он отведал гнилую грушу. В голове у него все смешалось, он перестал понимать, о чем ему думать и во что верить. Словно сомнамбула, он бессильно привалился к перилам галереи.

Внутренний двор резиденции курфюрста был соединен с соседней церковью сумрачной сводчатой галереей, сплошь увитой неухоженным колючим шиповником. Двое охранников в кожаных доспехах и с алебардами в руках стояли у ворот, преграждая путь нежеланным посетителям. Грозно взирали стражи на принарядившихся горожан, под задорные звуки флейт, тамбуринов и рожков собиравшихся поглазеть на благочестивое представление. Церковная колокольня отбрасывала огромную тень на свинцовую крышу замка.

В горячем воздухе стоял запах пота. Повсюду на булыжниках мостовой горели костры из соломы, пылали угли в круглых печках, установленных на треноги. С наступлением темноты их свет должен был помочь публике следить за представлением. Десятки слуг и служанок сновали повсюду, выполняя разнообразные поручения. Казалось, курфюрст продумал все до мелочей. Стены в восточной части двора, на которых лишь местами сохранились старинные барельефы, были украшены гирляндами из цветов, а над парадной лестницей красовался нежно-голубой герб династии Веттинов — королей Саксонии. Под двумя высокими балконами покачивались на медных цепях зажженные масляные лампы. От легкого ветерка цепи мелодично позванивали. Отдельной трибуны устроено не было, и поэтому ступени парадной лестницы были устланы оленьими шкурами, чтобы члены знатных семей, советники и судьи со своими супругами могли удобно расположиться здесь. Простому народу было указано место в западной части двора, но никто на это не роптал, все были очень довольны. Конечно, со ступеней лестницы лучше было видно представление, зато в задней, неосвещенной части двора собрались шпильманы, скоморохи, разносчики снеди, так что народ имел возможность еще до начала представления и развлечься, и подкрепиться стаканчиком горячего меда или вина.