Тесей. Бык из моря - Рено Мэри Страница 28

Мы стали лагерем с наветренной стороны, и пришло время делить добычу. Как и следовало ожидать, Ксанф и Пилас получили справедливую долю; но когда брат царицы отделил от нее нашу часть, оказалось, что мои молодцы получили весьма немного, что, на мой взгляд, не соответствовало их заслугам. Мне хотелось сказать Ксанфу, что я о нем думаю; но если войско и не особенно любило его, то хотя бы знало, а я оставался здесь чужаком и потому сказал своей охране, но так, чтобы слышали все:

– Чувствуете, как оценил Ксанф вашу сегодняшнюю отвагу? Ну, военный вождь, который должен видеть все, не может быть сразу во всех местах. Возможно, он не видел вас так, как видел я. Но я покажу, как отношусь к вам. – И я разделил между ними собственную долю, не оставив себе даже девушки, чтобы возлечь с ней в эту ночь, но только доспехи мужей, павших от моей собственной руки. Парни остались довольны, Ксанф же – наоборот; так обе стороны получили по заслугам.

Через три или четыре дня все основные твердыни были взяты и сожжены, однако оставалось множество небольших шаек, залегших в ущельях или пещерах. Я вспомнил тогда про разбойничьи метки, оставленные возле дороги, и показал остальным: эти горки камней или тряпки, привязанные к веткам терновника, отмечали границу между участками. Земледельцы, жившие в трепете перед разбойниками и вынужденные кормить их, когда там было мало путников, поверили в нашу силу и начали рассказывать нам, где искать обидчиков. Так мы получили возможность перебить шайки по одной или прогнать их.

Отвлекаясь на подобные вылазки, дружина медленно продвигалась по дороге – к тому месту, где она огибает утесы. Я возглавлял поход в собственной колеснице, неторопливо катившей вперед в окружении своей охраны. Вдруг над моей головой послышался грохот, и вниз свалились несколько камней величиной с человеческую голову. Направлены они были прямо в меня, но, отскочив от скалы, ударили в дорогу и, оставив в ней глубокие вмятины, скатились вниз. Кони мои отпрянули, прядая ушами. Я почувствовал, что они вот-вот понесут и колесничий не удержит их, хотя он и был крупнее меня, а потому выхватил поводья из его рук. Двое из моих людей, рискуя заработать ушибы, бросились ко мне, чтобы придержать животных, и мы вместе успокоили их. Что касается колесничего, хотя нам и пришлось помогать ему, ругать неудачника не имело смысла, ведь заменить его все равно было некем. Береговой народ не очень ловко управляется с лошадьми. К тому же он получил свой урок: поглядев вниз с ближайшего утеса, побелел и начал стучать зубами. Дексий и Скирон погибли совсем рядом.

Кое-кто из моих юношей сбегал наверх, проверить, не осталось ли там разбойников. Ксанф, оказавшийся не столь уж далеко от меня, послал кого-то из своих. Вернулись они, никого чужого не встретив. Я сказал:

– Здесь обитают разгневанные духи. Дексий не получил подобающих приношений, Скирон же вовсе остался без погребения. Лучше умиротворить его душу, чем позволять ей нападать на путников.

Кости разбойника, дочиста расклеванные птицами, все еще оставались на похожей на черепаховый панцирь скале; мы подняли их наверх – не без труда – и похоронили, а потом исполнили подобающие обряды и в честь Дексия. В тот день у меня нашлись очень веские причины пожалеть об этой утрате.

Даже без всяких грабителей дорога через Истм крута и опасна. Полчища мертвецов требуют поминовения, не следует забывать и про колебателя земли. Вот почему я воздвиг потом великий алтарь на перешейке Истма и положил начало играм в честь Посейдона. Ну а что касается места, у меня были особые причины выбрать его.

Мы подошли туда на следующий день. Вдали уже виднелась твердыня Коринфа на округлом холме, струйка дыма с макушки его тянулась из святилища к небу. И как раз когда мы решили, что с ратным трудом покончено, перед нами оказалось целое войско.

Истм – край дикий, благодатное место для тех, кто знает его. Сквозь нашу сеть проскользнуло куда больше дичи, чем мы предполагали. И теперь все они собрались, забыв о прежних раздорах, прижатые к стене. Ведь за их спинами начинались царства острова Пелопа, земли, знающие закон, который каждый из них преступил, совершив инцест или отцеубийство, изнасиловав деву, посвятившую свою невинность богам, убив хозяина или гостя, ограбив сокровищницу бога или могилу царя. За подобные преступления – не за простое убийство, от которого Аполлон освобождает выплатившего кровную виру, – мужа изгоняли из Истма. И, собравшись вдали от родных гор, на той самой равнине, где сейчас воины состязаются перед богом в беге, кулачном бою и борьбе, где приветствуют криками колесницы возле поворотного столба, ожидало нас разбойничье войско, мрачное и свирепое, словно кабан, вырвавшийся из укрытия.

Мы выстроились полумесяцем, чтобы охватить их. Мегарийцы заняли середину, потому что у них было много колесниц; я вел левый фланг, остальными элевсинцами на правом фланге командовал Ксанф. Получилось, что помимо собственных спутников я возглавил и часть войска; возражений не было, и это радовало меня. Я уже успел достаточно повоевать, но мне еще не приходилось бывать в настоящем сражении. Смею сказать, что сердце мое радовалось не меньше, чем если бы нам предстояло биться с полками какого-нибудь великого города, скажем Азора[60] или Трои.

День выдался безоблачный, воздух еще пах утром. На поросших пиниями высотах над нами пели птицы; стоя в колеснице, я видел перед собой тень своего шлема и ясеневого копья. Позади с веселой бесшабашностью переговаривались мои молодые товарищи – как и следует перед битвой. Пахло пылью и лошадьми, деревом, пропитанным маслом, и чищеной бронзой.

– По моему слову, – сказал я возничему, – погонишь прямо вперед. Не жди пеших: мы должны расчистить им путь. Под рукой ли у тебя нож, чтобы отрезать постромки, если конь будет убит?

Он показал мне клинок, но я вновь пожалел, что рядом со мною не Дексий. Сердце этого мужа явно пребывало в пятках.

По знаку Пиласа мы шагом тронулись с места – так неторопливо начинает движение кот, готовясь к прыжку. Когда стали различимы глаза и зубы наших противников, мы остановились, чтобы приготовиться, и я обратился к своим людям с продуманной заранее речью. По правде говоря, слова я взял из старинных воинских песен, решив, что не придумаю ничего лучшего, чем сказители и герои:

– Когда пропоет труба и раздастся наш боевой клич, бросайтесь вперед, как сокол на цаплю, которого ничто не может остановить в полете. Мы знаем друг друга, и помните – ни меч, ни стрела, ни копье не ранят глубже бесчестия. Синекудрый Посейдон! Разрушитель кораблей и городов! Веди нас к победе! Пусть еще до заката шеи наших врагов окажутся под нашей пятой, а рты их наполнятся пылью.

Воины ответили дружным криком; голос трубы пропорол ясный воздух. Я задал тон пеану,[61] и колесничий подался вперед. Двое наших юношей – любовники, как мне было известно, – заняли место по бокам моей колесницы, не желая, чтобы я расчищал им дорогу. Слух мой наполнился возвышенными звуками: грохотом колесниц, громкими боевыми кличами, ударами мечей и копий в щиты, топотом ног и копыт, голосами, вызывающими на схватку. Я наметил себе в противники высокого парня, что отдавал приказы; его гибель могла повергнуть в смятение остальных. Колесницы грохотали по камням и колдобинам. Вперив в него свой взгляд, я кричал, чтобы он подождал меня.

Целая череда лиц – ухмыляющихся, хмурых и напряженных – устремилась ко мне; колесница разрывала их натиск, как острый нос корабля, спущенного в темное море. И тут, в одно мгновение, земля словно решила смахнуть меня со своей груди. Я вдруг ощутил, что лечу по воздуху – прямо через край колесницы на какого-то мужа, с изумленным воплем повалившегося вместе со мной на землю. Копье вылетело из моей правой руки, левую со щитом едва не выбило из сустава, ремень на подбородке лопнул, и шлем отбросило в сторону.