Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2 Страница 28

— Если только?

— Если только вы, матушка, сами не возьметесь за это, вы, такая умная и добрая.

— Нет, я не стану.

— Что вы говорите, матушка!

— Послушайте, Филипп, я не намерена каждый день говорить людям неприятности. Молодежь меня слушается, но это влияние очень легко потерять… А главное, ничто ведь не доказывает виновности Гиша.

— Он мне не нравится.

— А это уж ваше личное дело.

— Хорошо, коли так, я знаю, что мне делать! — пылко проговорил принц.

Анна посмотрела на него с беспокойством.

— Что же вы придумали? — спросила она.

— А вот что: как только он придет ко мне, я велю утопить его у себя в бассейне.

Произнеся эту свирепую угрозу, принц ожидал, что королева придет в ужас, но Анна осталась совершенно спокойной.

— Ну что же, утопите, — сказала она.

Филипп был слаб, как женщина; он стал жаловаться, что никто его не любит и даже родная мать перешла на сторону его врагов.

— Ваша мать просто смотрит дальше, чем вы, и перестала уговаривать вас, потому что вы ее не слушаете.

— Я пойду к королю! — закричал он.

— Я только что собиралась вам это предложить. Я сейчас жду его величество: он всегда посещает меня в это время. Расскажите все ему.

Она еще не договорила этих слов, как Филипп услышал шум открываемой в соседней комнате двери и быстрые шаги короля. Принц испугался и поспешно выбежал в боковую дверь, оставив королеву одну. Анна Австрийская расхохоталась и смеялась до прихода короля.

Как заботливый сын, Людовик зашел осведомиться о здоровье королевы-матери. Кроме того, он хотел сообщить ей, что приготовления к отъезду в Фонтенбло закончены.

Услышав ее смех, он успокоился и сам засмеялся.

Анна Австрийская взяла его за руку и весело сказала:

— Знаете, я ужасно горжусь тем, что я испанка.

— Почему, ваше величество?

— Потому что испанки, во всяком случае, лучше англичанок.

— Не понимаю.

— Скажите, с тех пор как вы женились, вам приходилось когда-нибудь упрекать королеву?

— Ни разу.

— А ведь все-таки прошло уже некоторое время, как вы женаты. А ваш брат женат всего две недели…

— И что же?

— И уже второй раз жалуется на принцессу.

— Как, опять Бекингэм?

— Нет, теперь Гиш.

— Вот как! Значит, принцесса порядочная кокетка.

— Боюсь, что так.

— Бедный братец! — рассмеялся король.

— Я вижу, вы прощаете кокетство?

— Когда речь идет о принцессе, прощаю, ибо по сути своей принцесса не кокетлива.

— Может быть, но брат вашего величества из-за этого теряет голову.

— Чего же он хочет?

— Он собирается утопить Гиша.

— Какая жестокость!

— Не смейтесь, он в самом деле доведен до отчаяния. Придумайте какой-нибудь выход.

— Охотно сделаю все, что могу, чтоб спасти Гиша.

— Если бы брат слышал вас, он составил бы против вас заговор, как ваш дядя против вашего отца.

— Нет, Филипп меня любит, и я его люблю. Мы с ним не станем ссориться. Но, однако же, как быть?

— Вы должны запретить принцессе кокетничать, а Гишу ухаживать.

— Только-то? Ну, мой брат составил себе чересчур высокое понятие о королевской власти… шутка сказать: исправить женщину! Мужчину — еще куда ни шло.

— Как же вы приметесь за дело?

— Гиш человек благоразумный, я сумею его убедить одним словом.

— А принцесса?

— Это будет потруднее. Тут одного слова мало. Придется сочинить для нее целую проповедь.

— И надо спешить.

— О, я обещаю приложить все старания. Да вот сегодня после обеда репетиция балета.

— И вы будете говорить проповедь, танцуя?

— Да, матушка.

— И обещаете обратить ее на путь истинный?

— Я искореню ересь либо убеждением, либо огнем.

— В добрый час! Только не впутывайте меня в это дело. Принцесса ни за что мне этого не простила бы. Я ведь свекровь, мне надо ладить с невесткой.

— Государыня, король возьмет все на себя. Знаете, я передумал. Не лучше ли пойти к принцессе и поговорить с ней.

— Это, пожалуй, слишком торжественно.

— Так что же? Для проповеди нужна торжественность, а то ведь скрипки могут заглушить добрую половину моих доводов. Кроме того, надо же помешать брату в его свирепых замыслах… Принцесса теперь у себя?

— Я думаю.

— Какие же главные пункты обвинения?

— Вот они, в двух словах: вечно музыка… постоянные посещения Гиша… подозрение в том, что от мужа прячутся…

— Доказательства?

— Никаких.

— Хорошо. Так я иду. — И король принялся рассматривать в зеркалах свой нарядный костюм и прекрасное лицо, ослепительное, словно алмазы на платье.

— Принц опять дуется и прячется? — спросил он.

— Да, огонь и вода не убегают друг от друга с такой стремительностью, как эти двое.

— Матушка, целую ваши ручки, самые красивые во всей Франции.

— Желаю успеха, государь… Будьте миротворцем.

— Я не прибегаю к услугам посла, — отвечал Людовик. — Значит, я буду иметь успех.

Он со смехом ушел и всю дорогу поправлял то костюм, то парик.

XIV. Посредник

Когда король появился у принцессы, все ощутили живейшее беспокойство. Собиралась гроза, и шевалье де Лоррен, сновавший среди группы придворных, с оживлением и радостью замечал и оценивал все предвещавшие ее признаки. Как и предсказывала Анна Австрийская, участие короля придало событию торжественный характер.

В те времена, в 1662 году, размолвка между братом короля и его супругой и вмешательство короля в семейные дела брата были событием немаловажным. Не мудрено, что самые смелые люди, окружавшие графа де Гиша, с ужасом разбежались во все стороны. Да и сам граф, поддавшись общей панике, удалился к себе.

Как ни был король занят предстоящим делом, это не помешало ему окинуть взглядом знатока два ряда молодых хорошеньких придворных дам, выстроившихся в галереях и скромно опустивших перед ним глаза.

Все они краснели, чувствуя на себе королевский взгляд. Только одна фрейлина, с длинными шелковистыми волосами и нежной кожей, побледнела и пошатнулась, хотя подруга то и дело подталкивала ее локтем. Это была Лавальер, которую Монтале подбодрила таким способом, ибо она сама никогда не чувствовала недостатка в храбрости.

Король невольно оглянулся. Все головы, успевшие приподняться, снова опустились. Только белокурая головка осталась неподвижною: казалось, Лавальер истощила весь запас своих сил.

Войдя к принцессе, Людовик застал свою невестку полулежащей на подушках. Она встала и сделала реверанс, пробормотав несколько слов признательности за честь, которую ей оказали. Потом она снова уселась, но слабость и бессилие были явно притворными, поскольку очаровательный румянец играл на ее щеках, а глаза, слегка покрасневшие от нескольких недавно пролитых слезинок, только загорелись еще ярче.