Айрис Дюбуа - Сломанный клинок Страница 28

За ужином обитатели замка собрались как ни в чем не бывало. Бертье исподтишка наблюдал за Аэлис — та не только не проявляла к Франческо никакого внимания, но усердно переглядывалась с Робером, а когда встали из-за стола — что-то сказала ему, проходя мимо. Бертье увидел, как юноша вспыхнул от радости. «Ах, плутовка, — подумал нотарий, — уже извечная женская игра — любезничать с одним, чтобы вызвать ревность другого…» Нет, надо действовать немедля, решил он, не то они тут доиграются.

Вернувшись в свою комнату, он зажег свечу, достал пергамен, перья, поставил перед собой чернильницу. «Ну, погодите, мессир Гийом! — пробормотал он. — Погодите…» Филипп осторожно обмакнул перо и, низко наклонившись над листом желтоватого, хорошо выглаженного пемзой пергамена, стал не спеша писать своей изящной, немного вычурной фактурой, ровными строчками вывязывая угловатые готические буквы: «Могущественному и достойному аббату Сугерию Кларамонтанусу от его преданнейшего слуги…»

К ночи послание, запечатанное и вложенное в футляр, было вручено Симону де Берну вместе с подробными наставлениями:

— Прошу вас, любезный Симон, отберите самых надежных людей; до Клермонского аббатства путь не близок, а письмо это великой важности, гонец должен головой отвечать за его сохранность!

— Не беспокойтесь, друг Филипп, — заверил его Симон. — Я пошлю такого, что не подведет.

— Аэлис, любовь моя, скоро полночь… я должен идти… — тихо сказал Робер, отводя рукой упавшую ей на щеку шелковистую прядь. — Если увидят, что я в такой час выхожу из твоей комнаты…

— Никто не увидит, милый Робер, Жаклин сторожит нас… — шепнула Аэлис и теснее прижалась к своему другу. — Не уходи, побудь еще…

Робер улыбнулся и закрыл глаза. Они снова лежали рядом, как тогда, на раскаленной солнцем площадке Фредегонды, и снова он был бесконечно счастлив. Как мог он все эти дни не верить ей, подозревать, мучить и ее, и себя? Ах, если бы можно было пролежать вот так, рядом с ней, всю ночь!

Он еще немного помедлил, потом попытался осторожно высвободиться.

— Робер, ты куда? Разве тебе плохо со мной?

— Аэлис, ты сама знаешь, как мне хорошо, но лучше я уйду. Пойми, любимая, не могу я лежать с тобой рядом и только целовать тебя…

— Клянусь, и мне этого мало, друг Робер, — тихо ответила она и, вздохнув, разжала руки. — Ты прав, лучше тебе уйти… Нет, погоди, мой любимый…

Когда он вернулся к себе, было уже около полуночи. Счастливый, почти оглушенный радостью и вновь обретенной надеждой, он подошел к окну и высунулся наружу. В замке давно спали, и кругом был разлит глубокий покой. Тишина, изредка — приглушенные шаги часовых на алуарах и слабый свет мерцающих звезд — сегодня ему не уснуть. Да и грешно было спать в эту благословенную ночь…

Он смотрел и слушал, и теплый ночной ветер дул ему в лицо, донося запах полевых трав. Нет, не полевых трав — так пахнут волосы его любимой, его Аэлис…

А потом со стороны конюшни послышались приближающийся стук подков, позвякивание уздечек, лязг оружия, приглушенные голоса. Из своего окна он не мог видеть происходящего, но по звукам понял, что отправляют какой-то отряд. «Странно, — подумал Робер, прислушиваясь, — кому это понадобилось пускаться в путь на ночь глядя и почему?» Вроде бы в замке ничего не стряслось, и Симон ни слова не говорил, а уж он-то должен был бы знать, случись что-нибудь. Впрочем, какое ему дело?

Между тем гонец в Клермон со своей охраной уже покидал замок. Проехав под гулкими сводами ворот, отряд проскакал по подъемному мосту и, миновав спящее селение, помчался на север.

Стоя у своего окна, Филипп Бертье долго прислушивался к затихающему в ночной дали стуку копыт, потом удовлетворенно вздохнул и осторожно притворил тяжелую от свинцовых переплетов раму.

Глава 9

Накануне вернулся слуга, которого Франческо посылал в Руан к мэтру Филиппару, торговцу ловчими птицами. Аэлис, получив сокола, смутилась и растерялась — подарок был просто королевским, она даже представить себе не могла, сколько может стоить такой великолепный кречет почти белого оперения, да еще вместе с расшитыми золотом клобучком и перчаткой мягкой зеленой кожи. К тому же она не умела с ним обращаться, соколиной охоты в Моранвиле никогда не было, и именно потому, что птицы и уход за ними стоили так дорого. Краснея, призналась она Франческо в своем невежестве, но тот сказал, что ему тоже редко случалось охотиться с птицей, но среди его людей есть опытный сокольник, и он все устроит.

В одной из башен нашли пустое помещение, достаточно сухое и светлое, послали за каменщиком и столяром — оборудовать нашест.

Франческо предложил Аэлис с утра испробовать сокола в деле.

Утром выехали сразу после завтрака, вдвоем; сокольника Франческо с собой не взял, сам вез сумку с прикормкой — голубями, которых велел настрелять в хлебном амбаре. Конечно, сейчас еще не сезон, сказал он, объясняя спутнице тонкости соколиной потехи, настоящая охота начинается позже, осенью. Кречета он держал на левой руке, а после первого напуска, когда отъехали уже довольно далеко от замка, передал перчатку Аэлис. Первой добычей оказалась ворона. Освобожденный от клобучка и брошенный в воздух, сокол стал стремительно набирать высоту крутыми витками, словно ввинчивался в воздух, и, уже почти скрывшись из виду, отвесно ринулся на жертву и поразил ее с первого удара — от бедняги только перья полетели, — Аэлис радостно завизжала, хлопая в ладоши.

— Ах, мессир, мне никогда еще не делали более прекрасного подарка, — сказала она с сияющими глазами, когда Франческо посвистал и сожравший прикормку сокол послушно сел на подставленную перчатку. — Смогу ли я достойно отблагодарить вас за такую учтивость?

— Сможете, мадонна, — заверил Франческо и, подъехав ближе, стал показывать, как надевать птице клобучок. — Впрочем, ваша радость — уже достаточная для меня награда…

— Нет, этого мало! А можно мне самой его напустить?

— Конечно, это ведь совсем просто — как только увидите достойную дичь, подбросьте его вверх, вот так! Только не забудьте снять шапочку, иначе он может разбиться… О, смотрите — вон летит гусь. Напускайте!

Сокол опять взмыл в небо.

— Неужели он и гуся возьмет? — недоверчиво спросила Аэлис.

— Не только гуся — такой может бить и цаплю, и журавля… Из всех соколов кречет — самый благородный, это птица высокого полета, потому что бросается только сверху, с высоты. А есть птицы низкого полета, ястреб например. Он бьет добычу «в угон», то есть просто догоняет, летя следом… Смотрите внимательно! — Охваченный охотничьим азартом, Франческо стиснул ее руку и привлек девушку к себе, она потеряла стремя и могла бы упасть с седла, если бы лошади не стояли так близко. — Смотрите! Так его, браво!!