Александр Дюма - Цезарь Страница 28

– Я понимаю, что ты обижен на судей: ты уверял их, что я был в Риме в день праздника в честь Доброй Богини, но они не захотели поверить твоим словам.

– Ты ошибаешься, Клодий; двадцать пять, напротив, мне поверили. А вот тебе тридцать один не захотели поверить, раз они потребовали заплатить им вперед.

После этого ответа громкие крики и свист заставили Клодия умолкнуть.

Все это, конечно, несколько не по-парламентски, как сказали бы в наши дни; но то ли мы еще видели и слышали!

С этой минуты, как вы понимаете, Цицерон и Клодий объявили друг другу войну. В дальнейшем мы увидим, как эта война приведет к изгнанию Цицерона и смерти Клодия.

А тем временем, что было первоочередной заботой Клодия? – Отомстить за все оскорбления Цицерону, чьи слова, которые повторяли от сената до Марсова поля, легли на него клеймом.

Цицерон страдал обычным недугом острословов: он не мог сдерживать свое остроумие в себе; этот демон неизменно прорывался наружу, даже в ущерб его друзьям, родственникам, союзникам.

– Кто это привязал моего зятя к этому мечу? – сказал он, увидев мужа своей дочери, который нес на боку меч почти такого же размера, как и он сам.

У сына Суллы дела шли неважно; он распродавал свое имущество, и вывесил его список.[40]

– Списки сына мне нравятся больше, чем списки отца, – говорил Цицерон.

Его собрат Ватиний страдал золотухой; однажды, когда он выступал в суде защитником, и Цицерон выслушал его речь:

– Что вы думаете о Ватинии? – спросили его.

– Я нахожу, что оратор слишком надут, – ответил Цицерон.

Цезарь предложил раздел Кампании: это вызвало большое возмущение среди сенаторов.

– Пока я жив, этого раздела не случится, – сказал Луций Геллий, которому было восемьдесят лет.

– Цезарь подождет, – сказал Цицерон, – Геллий не просит большой отсрочки.

– Своим свидетельством ты погубил больше граждан, чем спас своим красноречием, – сказал ему Метелл Непот.

– Возможно, ответил Цицерон; это доказывает, что у меня больше честности, чем таланта.

– Я засыплю тебя оскорблениями, пригрозил ему юноша, которого обвинили в том, что он отравил своего отца, дав ему яд с выпечкой.

– Пусть, – ответил Цицерон, – я охотнее приму от тебя брань, чем лепешку.

В ходе одного судебного разбирательства он вызвал в качестве свидетеля Публия Косту, который, не понимая ни слова в законодательстве, желал слыть знающим юрисконсультом.

Когда ему стали задавать вопросы, Публий сказал, что ничего не знает.

– Вот как! – сказал Цицерон; – ты, верно, думаешь, что тебя спрашивают о праве и законах!

Метелл Непот был излюбленной мишенью для его нападок.

– Скажи, кто твой отец? – спросил его однажды тот, надеясь задеть его намеком на его низкое происхождение.

– Твоя мать, мой бедный Метелл, – ответил Цицерон, – твоя мать сделала для тебя ответ на этот вопрос более сложным, чем для меня!

Тот же Метелл, которого изобличили в том, что он был нечист на руку в денежных делах, устроил своему воспитателю Филагру пышные похороны и установил на его могиле каменного ворона.

Цицерон повстречался с ним:

– Ты мудро поступил, сказал ему оратор, поместив на могилу твоего учителя ворона.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что он скорее научил тебя летать[41], чем говорить.

– Мой друг, которого я защищаю, – говорил Марк Аппий, – просил меня употребить в его защиту все мое усердие, рассудительность и преданность.

– И ты был настолько бесчувствен, – перебил его Цицерон, – что ничего этого не сделал для друга?

В то время, когда Цицерон домогался консулата, обязанности цензора исполнял Луций Котта. Луций Котта был закоренелый пьяница.

Посреди речи, обращенной к народу, Цицерон попросил попить. Его друзья, пользуясь случаем, обступили его, чтобы поздравить.

– Правильно, друзья мои, – сказал он, – сомкнитесь вокруг меня поплотнее, чтобы наш цензор не увидел, что я пью воду: он мне этого не простит.

Марк Геллий, про которого говорили, что его родители были рабами, как-то явился в сенат и зачитал там письма сильным и звонким голосом.

– Хороший голос! – сказал кто-то из слушателей.

– Я думаю, – сказал Цицерон, – что он из тех, кто был уличными глашатаями.

Сейчас, две тысячи лет спустя, эти колкости не кажутся вам такими уж смешными; но тем, кому они были адресованы, они наверняка казались еще менее забавными.

Антония он называл Троянкой; Помпея – Эпикратом; Катона – Полидамом; Красса – Лысым; Цезаря – Царицей; а сестру Клодия – волоокой богиней, потому что она, как и Юнона, была женой своего брата.

Всеми этими насмешками Цицерон наделал себе множество врагов, и врагов смертельных, потому что обиды, которые он наносил, были нацелены в самое больное место – самолюбие.

И если Антоний приказал отрубить Цицерону голову и руки, а Фульвия проколола его язык иглой, то это потому, что языком Цицерона были произнесены Филиппики.

А теперь посмотрим, каким же образом Клодий мог отомстить Цицерону?

Глава 26

Была одна вещь, которой сам Цицерон похвалялся, но которую многие непреклонные римляне вменяли ему в вину: это то, что во времена заговора Катилины он предал смерти двух граждан, а именно Лентула и Цетега, хотя закон позволял лишь приговорить их к изгнанию.

Против Цицерона следовало выдвинуть обвинение; но поскольку Цицерон был сенатором, это мог сделать только народный трибун; а стать народным трибуном можно было, только будучи выходцем из народа. Клодий же был не только знатным человеком, но и патрицием. Был найден способ, который устранял это препятствие.

Мы уже говорили о том, насколько Цицерон был несдержан на язык. Однажды ему случилось выступить в суде в защиту своего бывшего коллеги Антония, против Помпея и Цезаря, и в тот день он нападал на Помпея и Цезаря так, как он это делал всегда, то есть до крайности свирепо.

Через три часа после этой его выходки Помпей и Цезарь добились голосования, решение которого разрешало усыновление Клодия безвестным плебеем Фонтеем. С этой минуты уже не было никаких сомнений, что Клодий будет избран народным трибуном. За полгода до этого Цицерон писал Аттику:

«Меня посетил Корнелий. – Корнелий Бальб, разумеется, доверенный человек. – Он заверил меня, что Цезарь будет советоваться со мной во всем. Итак, вот для меня конец всего этого: прочный союз с Помпеем, а в случае нужды и с Цезарем; никаких больше преследований; спокойная старость».

Бедняга Цицерон!

Но он узнал, что Клодий добивается трибуната, и что Цезарь имеет отношение к его усыновлению Фонтейем.

Вот как он сообщает эту важную новость Аттику в своем письме, отправленном в апреле 695 года из Трех Харчевен.

«Вообразите, какая встреча! Я спокойно выехал из Анция по Аппиевой дороге и прибыл к Трем Харчевням. Это было в день праздника Цереры; я столкнулся с моим дорогим Курионом, прибывшим из Рима.

– Знаете новости? – спросил меня Курион.

– Нет, ничего нового, – отвечаю я.

– Клодий домогается трибуната.

– Да что вы?

– Он лютый враг Цезаря и хочет, как говорят, разрушить все его установления…»

Цезарь уже год как не был консулом.

– А что говорит Цезарь?

– Цезарь уверяет, что не имеет отношения к усыновлению Клодия».

Затем Цицерон переходит к другим предметам.

Но в июле ситуация уже изменилась; на этот раз его письмо отправлено из Рима.

Он снова пишет Аттику:

«А пока этот любезный Клодий не прекращает угрожать мне, и открыто объявляет себя моим врагом. Надо мной нависла гроза: при первом же ударе, мчитесь ко мне».

Однако Цицерон еще не может поверить в опасность. Помпей дает ему слово, что Клодий ему ничего не сделает. Цезарь, добившийся для себя пятилетнего правления в Галлии, предлагает ему легатство в своей армии.

«Цезарь по-прежнему зовет меня легатом, говорит Цицерон; и это была бы самая надежная защита; но я не хочу этого. – Чего же я хочу? Принять борьбу?… Да, пожалуй».

И он действительно вступит в борьбу. Но в августе дело стало принимать серьезный оборот, и опасность вырисовывалась все яснее.

«Тем временем, мой дорогой Аттик, брат нашей волоокой богини не останавливается на полпути в своих угрозах в мой адрес. Он отрицает свои намерения перед Сампсикерамом (это одно из прозвищ, которым Цицерон награждает Помпея), но он хвастается и выставляет их напоказ перед прочими. Ведь вы нежно любите меня, не правда ли? Конечно, любите. Тогда, если вы спите, вставайте; если вы встали, идите; если вы идете, ускорьте шаг; если вы бежите, возьмите крылья. Вы непременно должны быть в Риме к комициям или, если это невозможно, позднее, к тому моменту, когда будет объявлено о результате голосования».