Александр Дюма - Две Дианы Страница 29

— Ваше величество, скромный дворянин, припавший к вашим стопам, просит вас смотреть на него как на почтительнейшего из ваших слуг и преданнейшего из ваших подданных, но…

— Но не этих почтительных излияний ждут от вас, мой благородный кавалер, — перебила его, улыбаясь, Екатерина.

— И тем не менее, ваше величество, — продолжал Габриэль, — беседуя с вами, я пользовался более нежными словами, ибо — простите великодушно — люблю другую женщину. Я полюбил ее раньше, чем увидел вас. Это госпожа Диана де Кастро. Так что в сердце моем нет места для другой, будь она даже королевой.

Побледнев и поджав губы, Екатерина произнесла только:

— А!

Габриэль, опустив голову, бестрепетно ждал бури негодования и презрения, которая должна была обрушиться на него. Взрыв презрения и негодования не заставил себя долго ждать.

— Знаете ли вы, господин д’Эксмес, — сдержанно заговорила Екатерина Медичи после нескольких минут тяжелого молчания, — знаете ли вы, что я нахожу вас очень смелым, чтобы не сказать — наглым! Кто вам говорил о любви, сударь? С чего вы взяли, что готовится покушение на вашу столь пугливую добродетель? Вы нанесли, сударь, тяжкое оскорбление женщине и королеве!

— О, ваше величество, — возразил Габриэль, — поверьте, что мое благоговейное почтение…

— Довольно! — остановила его Екатерина. — Повторяю вам, что вы оскорбили меня. Зачем вы здесь? Что вас привело сюда? Какое мне дело до вашей любви, госпожи де Кастро и всего прочего? Вы пришли ко мне за сведениями? Дурацкий предлог! Вы хотели превратить королеву Французскую в орудие подлого дознания, нужного вашей страсти? Это бессмыслица, говорю вам! И еще раз повторяю: это оскорбление.

— Нет, сударыня, — гордо выпрямившись, ответил Габриэль, — встретить честного человека, которому легче причинить вам боль, нежели обмануть, — это не оскорбление.

— Замолчите, сударь! — крикнула Екатерина. — Я приказываю вам замолчать! Счастье ваше, что я не намерена рассказать королю про ваше дерзновенное заблуждение. Но никогда больше не показывайтесь мне на глаза и считайте отныне Екатерину Медичи своим заклятым врагом. Да. Я еще доберусь до вас, будьте в этом уверены, господин д’Эксмес. А теперь — прочь отсюда!

Габриэль поклонился королеве и удалился, не прибавив ни слова.

«Ну, вот и еще враг, — подумал он, оказавшись один. — Иметь своими врагами фаворитку короля и жену короля! А вдобавок, быть может, и самого короля! Пойдем теперь к Диане: пора. И дай Бог уйти от нее не с таким тяжелым сердцем, с каким ушел я от этих двух дьяволиц!»

XVI

ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ИЛИ БРАТ?

Когда Жасента ввела Габриэля в комнату Дианы де Кастро, которая по праву узаконенной дочери короля жила в Лувре, Диана в простодушном девическом порыве бросилась ему навстречу, нисколько не скрывая своей радости. Она подставила Габриэлю для поцелуя лоб, но он только пожал ей руку.

— Наконец-то, Габриэль! С каким нетерпением я ждала вас, мой друг! Последние часы я не знала, с кем поделиться радостью, переполнявшей меня. Я говорила сама с собою, смеялась своим мыслям, безумствовала… Но вот и вы, Габриэль!.. Но что с вами, мой друг? Почему у вас такой холодный, серьезный, замкнутый вид? Разве так нужно выражать свою любовь ко мне? Разве так подобает вам выказывать признательность моему отцу?

— Вашему отцу?.. Да, поговорим о вашем отце, Диана… А что до моей сдержанности, то такова моя привычка — с суровым лицом встречать удачу, ибо я отношусь к ее дарам весьма недоверчиво. Я не слишком избалован ею и на собственном опыте узнал, как много горя таят ее милости!

— Не знала я, Габриэль, что вы такой философ и такой неудачник, — досадливо пошутила девушка. — Но вы сказали, что хотите говорить о короле. Это будет лучше! Как он добр и великодушен, Габриэль!

— Да? Он вас очень любит, Диана?

— Очень!..

«Ну и ну! — подумал виконт д’Эксмес. — Он, может, считает ее своей дочерью…»

— Одно лишь меня удивляет, — сказал он вслух. — Как это он ухитрился целых двенадцать лет не видеть вас и держать вас вдали от себя, в Вимутье, в заброшенности и безвестности? Вы никогда, Диана, не спрашивали отца о причине прежнего столь странного равнодушия к вам?

— О, это не он, не он был ко мне равнодушен!

— Но в таком случае кто же?

— Кто же, как не госпожа Диана де Пуатье, так называемая моя мать!

— Почему же она мирилась с сознанием, что вы покинуты, Диана? Чего ей приходилось опасаться? Муж ее умер… Отец умер…

— Разумеется, Габриэль, — сказала Диана, — и мне трудно, чтобы не сказать — невозможно, найти оправдание этой странной гордости, под влиянием которой госпожа де Валантинуа никогда не соглашалась официально признать меня своим ребенком. Вы, видимо, не знаете еще вот чего. Сперва она добилась у короля согласия на то, чтобы утаили мое рождение. На мое возвращение ко двору она согласилась только по настоянию и чуть ли не по приказу короля. Она даже не пожелала назваться матерью в акте о моем узаконении. Я на это не жалуюсь, Габриэль: ведь если бы не эта странная гордость, я бы с вами не познакомилась. Но меня все же не раз огорчала ее неприязнь ко мне.

«Неприязнь, которая, быть может, не что иное, как угрызение совести, — подумал с отчаянием Габриэль. — Она обманывала короля, но обманывала с оглядкой, пребывая в вечном страхе».

— Но что волнует вас, мой друг? — спросила Диана. — Почему задаете вы мне все эти вопросы?

— Просто так, Диана… Сомнение моего беспокойного ума… Но вы не волнуйтесь, Диана. Если мать относится к вам холодно и чуть ли не враждебно, то отец вполне искупает своею нежностью холодность матери, Диана. Ведь при появлении короля вам, должно быть, становится легко, ибо сердце ваше чует в нем истинного отца.

— О, конечно! — ответила Диана. — И в первый же день, когда я увидела его, такого ласкового, такого доброго, я сразу же почувствовала к нему сердечное влечение. Я с ним предупредительна и нежна не из расчета, а по какому-то внутреннему наитию. Не будь он королем, я бы не меньше любила его: он же мой отец.

— В таких вещах чувство не обманывает никогда! — восторженно воскликнул Габриэль. — Моя Диана! Дорогая! Как хорошо, что вы так любите своего отца и чувствуете в его присутствии радостное волнение! Эта трогательная дочерняя любовь делает вам честь, Диана.

— И хорошо, что вы ее понимаете и одобряете, мой друг, — сказала Диана. — Но теперь поговорим немного и о себе, о нашей любви. Знаете, Габриэль, сегодня отец снова мне сказал: «Дорогое дитя, будь счастлива! Твое счастье осчастливит и меня!» Итак, сударь мой, уплатив долг признательности, не будем забывать и самих себя.