Капитан чёрных грешников - Террайль Пьер-Алексис де Понсон дю Страница 29

На другой день он опять не появился, на третий — тоже.

Сообщили в полицию, взломали дверь его каморки и увидели: дядя Барнабо внезапно скончался у себя в постели.

Комиссар осмотрел помещение, обнаружил какие-то бумаги, кожаный мешочек с небольшими сбережениями в серебряной монете и, наконец, паспорт освобожденного каторжанина.

Дядя Барнабо оказался бывшим каторжником!

В то время советника Феро очень мало заботило, что о нем скажут.

Считалось, что он столь же скуп, сколь богат, а потому при любом случае говорили: пускай-де жилец платит за квартиру как можно больше, а остальное старого скрягу не волнует.

Между тем человек, облеченный доверием советника, исполнявший обязанности управляющего и консьержа, был, все по той же молве, достоин своего хозяина.

Этот человек был бывшим секретарем суда, некогда вынужденным продать свою должность за "невоздержность и неисправность". Тогда советник Феро взял его к себе на службу, и уже тогда все поразились, что человек высочайшей честности, магистрат, суровость которого вошла в поговорку, связался с таким отребьем.

То было тридцать лет тому назад, и все эти годы бывший секретарь, которого теперь называли просто дядя Милон, никогда не покидал службы у советника Феро.

Он-то и управлял домом, брал на себя ремонт, когда это было необходимо, собирал, как говорили, плату с жильцов в отсутствие хозяина, а когда приходилось — выгонял должников.

Есть пословица: каков хозяин, таков и слуга.

Бывший секретарь и бывший советник так долго жили вместе, что и внешне стали друг на друга похожи.

Оба высокие, с длинным костистым лицом, с холодными тусклыми глазами, с резкими и жесткими манерами.

Господин Феро всегда носил старую, но тщательно вычищенную одежду, а белье у него было простое, но ослепительной белизны.

Дядя Милон носил поношенный редингот, каскетку, зимой гамаши, и все это также было предельно опрятно.

О дяде Милоне, как и покойном носильщике дяде Барнабо, в городе также ходило предание.

Говорили, что его, когда он был еще секретарем суда, господин Феро, бывший тогда имперским прокурором, поймал с поличным на краже и мог бы послать на каторгу.

Отчего он не сделал этого? Отчего он, напротив, взял Милона к себе на службу?

Тут заканчивалось предание и начинались загадки.

И вот, с тех пор как советник вышел в отставку, он почти круглый год проводил "в своей деревне", как говорят на юге.

Но два, три раза в год он наведывался в Экс и оставался там на пару дней, иногда даже всего на одну ночь.

Между тем дядя Милон часто бывал в отлучке.

Куда он ездил? Опять загадка!

То его видели на сиденье альпийской почтовой кареты, то королевская почта увозила его в Марсель.

А иногда он с посохом в руке долго ходил где-то в окрестностях города.

Люди в провинции любопытны: стоит у кого-нибудь завестись какой-то необычной привычке, как тут же начинают за ним следить, подмечая малейшие поступки и факты.

Вот и было замечено, что после каждого из своих загадочных путешествий бывший секретарь Милон непременно писал господину Феро, а иногда оставался в Эксе только на ночь и тут же направлялся в Ла Пулардьер.

Но все эти наблюдения, все эти слухи и перешептыванья так ни к чему и не приводили.

Почему Милон "заложил душу" за советника?

Загадка!

Почему он так много разъезжал?

Опять загадка!

Почему, наконец, в доме на площади Дворца правосудия были такие странные жильцы?

Загадка, загадка, загадка!

Только одно мнение было совершенно неодолимо во всех умах, как свет неодолимо побеждает тьму, и нераздельно царило в них.

Мнение это было таково: советник Феро — невозможный скряга, не позволяющий себе никаких нежных чувств и во всем отказывающий своему племяннику, господину де Сен-Соверу, у которого, впрочем, были и свои средства.

Каков хозяин, таков и слуга

Замок Ла Пулардьер находился в таком же запустелом и обветшалом состоянии, что и дом в Эксе.

Советник жил там вместе с двумя старыми служанками, ел на старом совершенно почерневшем серебре, носил латанные платье и белье.

Впрочем, те немногие, что видели его вблизи — немногие, поскольку жил он в строжайшем уединении, — утверждали, что он человек язвительный.

Но им не хотели верить.

И вот накануне того дня, когда господин Рене де Лорж постучал в дверь молотком (к великому ужасу господина де Сен-Совера, который чуть не бежал при мысли, что дядюшка увидит его в наряде трубадура), господин советник Феро неожиданно прибыл в Экс.

Ясно было, что не праздник привлек его, как и говорил его племянник.

На сей раз он даже не пожелал приехать в своей старой берлине, как ездил обычно.

Видели, как он с небольшой дорожной сумкой в руке спустился с конечной станции альпийской почтовой и пешком направился к дому.

Там его ждал дядя Милон.

Господин Феро, ни слова не говоря, поднялся к себе в квартиру.

Только там он обратился к бывшему секретарю и кратко спросил:

— Ну что?

— Господин советник, — ответил ему дядя Милон, — я напал на след человека, которого вы так долго разыскивали.

— Ты уверен?

— Как только можно быть уверенным. Но я написал вам, потому что, кажется, не смогу без вас обойтись.

— Что ж, послушаем.

Советник сел, нога на ногу, в старое кресло и посмотрел на того, кто, как говорили жители Экса, "душу за него заложил".

III

Господин Феро де Ла Пулардьер был из тех людей, на бесстрастном лице которых никогда не отразится никакое чувство, даже самое сильное.

Только один человек — бывший судебный секретарь Милон — знал тайну этого загадочного лица.

В уголке носа у советника была маленькая бородавка.

Если в глубине его сердца подымалась какая-то неведомая буря, бородавка начинала немножко подрагивать.

И дядя Милон увидел: она вздрогнула.

— Господин советник, — улыбнулся он, — я уверен, что нынешний день вы бы и за большие деньги не согласились продать.

— Я тебе исповедаться не должен, — сухо оборвал советник.

Милон прикусил губу.

— Говори сразу, что ты узнал.

— Господин советник, — начал Милон, — 11 декабря 1812 года был казнен капитан торгового судна Фосийон.

— Совершенно верно, — ответил господин Феро. — У заговора генерала Мале повсюду были сообщники, в том числе и в Марселе.

— Капитану Фосийону было лет сорок, он был добрым моряком, бравым солдатом, воевал с англичанами в чине лейтенанта, имел орден и был, казалось, предан императору.

— Но вступил в заговор, — все так же сухо отозвался советник Феро. — Его имя оказалось в списке, составленном самим генералом Мале, а мне было поручено расследование.

— Фосийон, — продолжал Милон, — предстал перед судом присяжных и был осужден на смерть.

— Как я и требовал.

— Точно так, сударь, — сказал Милон. — Но не забудем, что суд, присяжные и даже само министерство подписали просьбу о помиловании.

— И это ходатайство наверняка было бы удовлетворено, — сказал на это советник Феро, — будь тогда император в Париже. Но герцог Ровиго, бывший тогда префектом полиции, телеграфом приказал мне привести приговор в исполнение. Память не изменила тебе, Милон: именно 11 декабря 1812 года капитан Фосийон был гильотинирован на том самом месте, где стоит этот дом. Продолжай.

— У капитана Фосийона была жена и двое детей: мальчик и девочка. Девочка была еще совсем маленькая, а сын записался юнгой на корабль, уходивший в Индию. Ему тогда было лет двенадцать.

— Совершенно верно.

— Судебные издержки целиком поглотили скромное состояние капитана, — продолжал Милон. — Его вдова очутилась в глубочайшей нищете. Дом был выставлен на продажу, но тут его купил неведомый благодетель.