Филипп Ванденберг - Проклятый манускрипт Страница 29

— Я не убивал посланника, высокий господин! — закричал Леонгард Дюмпель. — Вы должны мне поверить.

— Но ты послужил причиной его смерти, — прервал его Бенедикт. — И ты знаешь, что это означает.

И городской судья сделал вид, что набрасывает ему веревку на шею.

Тут парень вскочил на ноги и не на шутку разбушевался. Он плевался, царапался и громко кричал, и полицейским пришлось приложить немало усилий, чтобы угомонить буйного преступника.

— Посадите его в камеру, — велел городской судья и вытер рукавом пот с лица. — Завтра рано утром мы поймаем Геро. Он не должен остаться безнаказанным.

Шесть полицейских, вооруженных короткими мечами и пиками, с цепями на плечах ворвались утром в богатый дом Гульденмунта на рыночной площади и вытащили Геро из постели. Удивленный арестом, Геро даже не сопротивлялся. На вопрос, что его ожидает, капитан дозорного отряда, широкоплечий великан с черной бородой и мрачным взглядом, ответил, что он очень скоро об этом узнает. Потом капитан надел на него оковы, и, окружив Геро, дозорные направились в ратушу, находившуюся неподалеку.

Первые, еще не совсем проснувшиеся лучи солнца осветили фронтоны домов. Поэтому маршировавшие охранники привлекли к себе внимание жителей. День обещал быть интересным. Перед ратушей был построен помост из сырого дерева, посреди которого стоял позорный столб. По пути на рынок женщины с любопытством оборачивались. Дети перестали играть с обручем и волчком и вприпрыжку побежали за охранниками. В мгновение ока вокруг позорного столба образовалась толпа.

Когда жители Ульма узнали Геро Гульденмунта, послышались крики удивления, а также ехидные смешки. Дело в том, что Геро Гульденмунта нельзя было назвать любимцем горожан. Возгласы зевак становились все громче. Все гадали, чем же провинился этот богатый щеголь.

Наконец на помост взошел городской судья Бенедикт и прочел обвинительный приговор, согласно которому Геро фон Гульденмунт подговорил беглого крепостного и заставил его подпилить лестницу на строительных лесах возле собора. При этом пострадал невиновный, да упокоится его душа. Геро Гульденмунт, свободный гражданин Ульма, наказывается за это двенадцатью часами позорного столба.

Пока городской судья прикреплял приговор к столбу, полицейские схватили Геро Гульденмунта и повели к помосту. Капитан открыл перекладину, в которой были проделаны три отверстия толщиной в руку, просунул горло и предплечья приговоренного в соответствующие отверстия и привязал корпус и ноги.

Вид у Геро, стоявшего со скрюченной спиной, руками и ногами, торчавшими из перекладины, был жалкий. Ненадолго воцарилась неловкая тишина. Что заставило народ замолчать — сочувствие или страх перед богатым самодуром?

И тут раздался тоненький и ясный голосок. Белокурая девочка не старше двенадцати лет, в длинном синем платье, ничего не боясь, пела известный пасквиль:

Мою мать сожгли на костре как ведьму,Отца повесили как вора,И поэтому меня, дурачка,Совсем никто не любит.

Вдруг послышался задорный хохот. Откуда-то полетели гнилые яблоки. Ни одно не попало в цель. Зато яйцо в крапинку угодило Геро прямо в лицо. Вслед за ним полетели заплесневелые капустные головки, и один листок приклеился ко лбу Гульденмунта.

Неподалеку был колодец, и торговки стали носить большие кружки с водой и выливать их на голову беззащитному франту. Они задорно танцевали вокруг него, задирали юбки и недвусмысленным жестом насмехались над богатым франтом. То, что именно Геро Гульденмунт стоит у позорного столба, вызвало море радости.

Привлеченная шумом, Афра тоже подошла посмотреть, что происходит. Она не знала, кто там стоит у позорного столба, и лицо человека, стоявшего на помосте, было ей незнакомо. Но яростные крики толпы ей сразу все объяснили:

— Повесить этого негодяя! — кричали одни.

— Бедняга испачкает свой красивый камзол! — вопили другие.

Или:

— Так ему, мерзкому франту!

Только когда одна торговка, к вящей радости зрителей, выплеснула на приговоренного ведро с помоями, лицо Геро снова прояснилось. Афра подошла поближе к опозоренному. В ожидании дальнейших издевательств Геро Гульденмунт зажмурил глаза. Мокрые волосы свисали на лоб. В правом уголке рта прилипли остатки каких-то растений. Яйца и тухлые овощи, валявшиеся вокруг наказанного, распространяли страшное зловоние.

И вдруг Геро открыл глаза. Взгляд, лишенный какого бы то ни было выражения, скользнул по толпе и остановился на Афре. Его лицо потемнело. Глаза засверкали ненавистью и презрением. И, оглядев Афру с головы до пят, Гульденмунт надул щеки и изо всех сил плюнул.

Полицейским, следившим за тем, чтобы никто не начал рукоприкладствовать, едва удалось сдержать разбушевавшийся народ. Разъяренные мужчины и женщины, в первую очередь женщины, швыряли все, что попадется под руку, в привязанного к позорному столбу. Не прошло и часа, как чванливый франт оказался забросанным кучей вонючих отходов высотой в метр.

Около полудня с помоста объявили о том, что сообщник Геро, беглый крепостной, виновный в смерти страсбургского посланника, будет повешен завтра утром. Глашатаи побежали по улицам, выкрикивая новость, вызвавшую всеобщий интерес. Последняя казнь состоялась шесть недель назад, очень давно для таких жадных до сенсаций людей, как жители Ульма. При всем этом они абсолютно не были кровожадными, но в те времена казнь человека вносила в размеренную жизнь приятное разнообразие.

Казни никогда не проводились в стенах города, они считались чем-то таким, к чему добропорядочный гражданин не должен иметь никакого отношения, то же самое касалось и палачей. Они тоже жили за стенами города, и им всегда было очень трудно выдать своих дочерей — если таковые имелись — замуж. Как и в повседневной жизни, в казни тоже были свои собственные классовые различия. При этом обезглавливание считалось очень почетным, а сожжение на костре или повешение причислялось к низшему уровню.

С этой точки зрения событие, которое состоялось следующим утром, нельзя было назвать развлечением для высшего общества. Собралась орущая толпа и начала танцевать вокруг приговоренного. Тому предстояло проделать свой последний путь на спине осла, что считалось особенно позорным и вызывало презрение. Но публику это развеселило. Впереди шел священник с распятием в руке и, казалось, бормотал молитвы, но при этом его больше интересовали красивые дочери горожан, сонно выглядывавшие из окон.

Палач ожидал процессию на эшафоте, построенном недалеко от городских ворот. Он был одет в платье из мешковины и подпоясан широким кожаным ремнем. Кожаная полоска на его выбритом налысо черепе выглядела очень смешно, потому что шевелилась при каждом движении головы.