Михаил Шевердин - Перешагни бездну Страница 29

Всегда мрачный Мирза Джалал рассмеялся. По-видимому, и для Ишикоча это оказалось неожиданностью. Разинув смешно рот, он почти с испугом взирал на колышущиеся завитки бороды, на белые зубы, на съехавшую на ухо бархатную ермолку Мирза Джалала.

—  Не надо... Полно!.. — замахал он руками в священном ужасе. — Пронницательнейшему  столпу  знаний  не подобает  смеяться над бесхитростной шуткой.

Все еще подавляя смех, Мирза Джалал говорил:

—  Справедливость! Вы послушайте его! Мы с вами, комиссар, говорим час о справедливости  и не дошли до сути. А он раскрыл рот и... все? Справедливость — это когда мать семейства не льёт слез в пустой котел на холодном очаге... Да, язык Ишикоча без костей, а ломает кости. Язык твой умнее тебя самого...

Когда они поели плова и, вымыв руки, взялись за холодную, точно с ледника, дыню, Мирза Джалал сказал:

—  Однажды   в   поисках   справедливости я, ваш раб,  решил пойти по пути наивных, думающих найти  истину у величайшей святыни в Мекке. В  коране записано:  «Обязательство у людей перед аллахом — хадж для тех, кто в состоянии совершить путь к нему. И поймите его, как он вывел нас на прямую дорогу, хоть до того вы в заблуждались. Найти истину, найти справедливость!» Все идут в священную Мекку — и паломник Мирза Джалал побе­жал...

Он долго сидел молча, устреммв взгляд в стену. Что он там видел? Перед ним проносились картины прошлого...

—  Все обряды проделал, каялся — паломник! Несчастный, не­вежественный, темный человек, постигший все премудрости ислам­ской науки... Сорвал с себя одежды и обернул себя тряпицами — хиррувемами. И шел по палящему аравийскому зною. Со спины паломника слезала опаленная солнцем  кожа.  Голова  паломника лопалась от духоты. Неделю, пока тащились от Раббоки до Мек­ки, паломник не стриг ногтей, не смел давить на теле комаров и насекомых. Отдавал свою плоть во власть бешеных аравийских блох. Вместе с тысячами и тысячами других оберегал себя от вож­деления. Час за часом твердил молитвы во славу аллаха, искоре­няя из своего сердца злобу на всех своих врагов, на эмира, на губернатора. Изнемогал от слабости, голода, жажды, боли в су­ставах, ссадин и нарывов. Ходил вокруг Каабы. И его обливали водой. И он целовал черный камень. И только разрушил веру, но так и не узнал, что такое справедливость? И вот нашелся человек, живущий в подворотне, нищий, без роду, без племени. Он разъяс­нил все. А вы не пророк ли, Ишикоч достопочтенный? Вы не из святых ли ревнителей благочестия? Уж не наставник ли вы, не пир ли дервишей вы, Ишикоч? А я ваш покорный мюрид?

Боже правый, знаки почтения ничуть не радовали Ишикоча. Он пугался все больше и больше. Его потрясало поведение почтен­ного хозяина. Мирза Джалал менялся на глазах, и Ишикоч не представлял, к чему приведут такие перемены.

Во всяком случае Ишикоч знал одно: тихой жизни в уютаой курганче пришел конец. И все свои слова и советы, если бы онмог, он взял бы обратно.

— Не учи дедушку кашлять! — кряхтел он так тихо, что слы­шал свое бормотание лишь сам.— Боже правый! Мы — умные. Разберемся.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

                                                             Вознесся к вершине навозной куча.

                                                            Чем выше красуется, тем ниже падать.

                                                                                       Амин Бухари

                                                            Что ты сравниваешь мою девушку с луною?

                                                            На щечках моей милой нет пятен.

                                                           И лицо ее никогда не бывает на ущербе.

                                                                                Бестани

Прибежал Молиар, встрепанный, нетерпеливый. Его физионо­мия с круглой бородкой, круглыми щеками, круглыми глазами-вишнями излучала тайну. Он и начал загадочно:

—  Мир наполнен непонятным. И все: солнце, луна, звезды — неясно... Все, боже правый, исходит из Египта...

—  Короче,   сын   греха! — спокойно и властно   остановил его, поглаживая свою ассирийскую   бороду,   Мирза Джалал   Файзов. Больше чем когда-либо он походил сейчас своим спокоиствиеы и величием на изваяние ассиро-вавилонских царей. — Ближе к делу, почтенный.

Они сидели в малой ишанской михманхане, в доме ишана чуянтепинского Зухура Аляддина. Их приняли по всем законам гостеприимства. Стеганые подстилки оказались мягкими и чисты­ми, лепешки белыми и горячими, только что из тандыра, чай на­варистым.

Хозяин михманханы — он назвался родичем ишана Зухура — хлопотал у дастархана. Это был вкрадчивый, невзрачный человек с заросшим лицом, неряшливый. Про таких говорят: «Собачью шкуру на лицо натянул». О том, что он принадлежит к духовному сословию, говорила его белая чалма. Посуетившись и попотчевав гостей пловом, он ушел и больше не вернулся. За дверями все вре­мя что-то шуршало и двигалось, со двора доносились голоса. Ишикоч не выдержал и, оставив в чашке ширчай нетронутым, вы­скользнул из михманханы.

  Пропадал он долго, вернулся солидно, вразвалку, переполнен­ный новостями, и долго не мог приступить к рассказу. Обидное слово Мирза Джалала Файзова нисколько его не задело. И, хихик­нув, он ошеломил его:

—  Ее там, в хлеву, нет! — захлебнулся он от важности.— И хлева нет. Сломали хлев.    Убрали глину.    Подмели пыль. Чисто там, боже правый!

—  Нет? Дьявольщина, — упавшим голосом чертыхнулся домулла. Он не сказал больше ничего, и это русское «Боже правый!» не резануло ухо, так велико было его разочарование.

Иначе реагировал на это Мирза Джалал. Он словно обрадовался. С шумом выдохнул из груди воздух, и на лице его появи­лось довольное выражение.

—  Нет её? — бормотал он. — Что ж, теперь можно и в Самар­канд.

Мирза Джалал терпеть не мог путешествий, приключений. Он любнл посидеть спокойно за низеньким резным столиком в своей михманхане и полистать старинные рукописи. А ему приходилось путешествовать, испытывать самые неприятные приключения, уча­ствовать в самых неприятных событиях... И сейчас он просто обра­довался: оказывается, приключение не состоялось, событие не произошло и представилась возможность не торопясь и спокойно пропутешествовать домой в Самарканд к столику, к рукописям, к столь излюбленному уюту усадьбы в винограднике на ургутской дороге.

Но неуемный Ишикоч любил устраивать маленькие неприят­ности своим друзьям. Он хихикнул: