Анатолий Загорный - Каменная грудь Страница 29

Блуд потер руки, пригладил бороденку и пропустил Доброгаста в дверь.

– Слыхал, думный боярин? – встретила вопросом Ольга. – Пишет – хочу остаться в Переяславце, мир-де заключен, потолкую еще с уграми, соберу силы и пойду на Царьград… А то, что по всей земле печенеги рыщут, аки волки, посевы потравляют, села жгут – ему не вздохнется. А то, что я больна и нет князя на Руси, – ему не вздохнется. «…буду на Дунае сидеть!» Говорила– не возьмешь того мечом, что крестом добывается, нет! Креститься не хочет… святую веру принять не хочет да еще и кощунствует: «Не поклонюсь деревянной корсте[37] и мертвецу в ней…» Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, прости мя грешную, – закрестилась Ольга.

Поправив повойник на голове, продолжала:

– Вера его… тьфу… идолы железные, бессмысленные… Ну, что они значат – жалкие боги, дикие, грубые? Что они дают душе и уму? А вот ежели Ветхий и Новый Заветы войдут в кровь нашу, мы поравняемся с Царьградом! Мы будем всесильны, ибо люд наш станет смиренен и легко будет володеть им… Нет власти аще не от Бога. О, если бы дал мне Господь силы подняться с этого ложа… тлением веет от него… Я поняла ныне, дошла умом своим, Блуд, что не меч, но крест надо вознести над Русью. И что значит бренная жизнь по сравнению с раем небесным?

Ольга подняла двуперстие. Что-то жуткое было во всей ее высохшей фигуре, в напряженной, костлявой руке.

– Замирятся тогда древляне и другие племена, – продолжала она, – признают над собой власть киевского князя – наместника Бога на земле. Не мечом, не мечом – крестом надо! А князь этого не разумеет, ведь потому-то и коломутно на Руси, потому-то и явился сюда этот добытчик… Где он? Почему не бьет челом?

– О ком, матушка, изволишь говорить? – притворился непонимающим Блуд.

– Ты знаешь о ком!.. Что ему нужно здесь, в Киеве?

– Э…хе…хе, – потер свои, удивительно не идущие ко всему его ожиревшему телу, крепкие, волосатые руки вельможа.

Закатный луч на минуту пробился сквозь узорчатое окно, осветил сухое, властное лицо княгини, пошарил в складках медвежьей полости и пропал. В покоях от этого стало еще пустынней, еще сумрачней.

– А вот я велю нынче схватить добытчика, распять его на санях и возить по Киеву.

Ольга медленно перекрестилась.

– Великая княгиня забывает, что он явился в Киев не верхом на козе, а в железной грозе, – ответил Блуд, ласково склонив голову набок. – Мои люди донесли: в начале лета он бродил за Днепром в степи, аки пес бродячий, аки волк голодный – витязь-изгой. Вынюхивал, оборотень, тропки, в Киев ведущие, говорил с печенегами и любечанским воеводой, потом вернулся в Искоростень. Подбивал восстать Древлянскую землю.

– Не знаю никакой Древлянской земли, вельможа! – зло перебила Ольга. – Есть Русская земля!

Ольга ударила в медную доску – било. Дребезжащий звук заныл, повисел в воздухе и медленно растаял. Вошел клещеногий огнищанин.

– Где Судислава?

– Помилуй ее, матушка, – загремел тот, – как появился здесь пустоглазый, не узнать ее. Знай краснеет маковым цветом, так расцвела, так расцвела… и впрямь папоротница купальская.

– Почади ладаном да ступай, – оборвала его Ольга.

Сумеречные тени выплыли из углов, заструились, свет лампады стал ярче, затеплилась кругом бронза и позолота. Вытянутая тень княгини легла на ковер, рядом с диковинными птицами.

– Говори же, Блуд!

– Сам он, матушка, расположился на половине Святослава, а дружина – на подворье.

– У Святослава? – вскинула Ольга седые брови. – А ты где был? Куда смотрел, думный боярин?

Блуд не перечил; глаза его умаслились, встопорщились волосенки на голове.

– Всему свое время, матушка, поспеют ягодки и сами на блюдо улягутся.

– Слушай, вельможа! Этот пустоглазый не зря явился, такой мне сон виделся вещий… Но ежели что случится, ежели какая пря поднимется, – ты один в ответе за все! Нет в тебе ни отваги, ни удали мужа и князю ты плохой советчик… Зато задним умом крепок: до небес совьешь веревочку и к самому Богу влезешь. Отныне быть тебе на Руси тайным нарядником!

Великая княгиня перекрестила Блуда. Тот покорно наклонил голову.

– Обложись прелагатаями,[38] чтобы все, какие ни будут козни, душить в самом зачатии. И помни: – пущенная кровь жизнь спасает – так говорит мой лекарь Абербан. Да не остановит никто твоих действий и да благословит тебя Десница Всевышнего!

Лысина Блуда покрылась капельками пота, Ольга смотрела на него в упор, нужно было отвечать. Тогда боярин приник к ее опаловым перстням, проговорил умиленно:

– Я готов, матушка, служить тебе верой и правдой.

– Аминь, – заключила великая княгиня.

В наступившей тишине негромко ворковали голуби под окном. Муха села на нос Блуда, потерла лапки; вельможа скосил глаза, потер жесткие ладони. «Все в порядке», – подумал удовлетворенно.

– Благодарю, княгинюшка, за великую честь.

Он стукнулся лбом о ковер, где чернела тень великой княгини, просиял морщинками у глаз и по-язычески поклонился иконе, подаренной Ольге византийским епископом Иоакимом. Повернулся и затараторил:

– Волки на горку, а зайка с горки, скок-поскок, да в лесок. Елки дразниться, волки казниться, пташка чирик-чирик. Ах, как бы нашего дела да луна не проглядела! Доброй вам ночи, серые, зайки-то нынче смелые.

– Понес, все вокруг да около, – резко прервала его Ольга, – глупы твои притчи, без смысла, без разума.

Она словно окаменела, забылась, взгляд остановился на бледно светящемся язычке лампады. Чуть шевелились бескровные губы, зрачки глаз расширились, разгладились на лбу глубокие морщины. Лик Христа был залит красным светом, а княгине казалось, что это сын ее, непобедимый полководец Святослав, плавает в луже крови.

– В голове слабость, будто бы в колодец заглянула, – вздохнув, очнулась наконец княгиня, – да, много исхожено дорог.

– Каждая морщинка на челе – тропинка на земле, – подхватил Блуд.

– Премного грехов содеяно, – снова вздохнула Ольга.

– На земле горшки, а на луне вершки – вот какие наши грешки, – привстал на цыпочки вельможа, вытянул руки.

Над окном возились дикие голуби, мотылек дергался у лампады, где-то далеко начиналась протяжная песня.

– Матушка-княгинюшка, где же оно, счастье наше? Проросло ведь, хмелем перевилось и облетело, как липа осенью. – Блуд закусил нижнюю губу, было не всхлипнул.

Неловко кланяясь, в покои вошел огнищанин:

– Лекарь Абербан, великая княгиня, впустить?

Но в покои уже входил молодой среднего роста армянин в свободной, опадающей красивыми складками одежде.

– Привэт тебе рэгия Куявии, великий Ольга! Адын голубой цветок – сунбул растьёт на горе Арагац, говорит мая друг песнотворец Нарекаци, а другой цветок растьёт на Киевской гора.