Мика Валтари - Раб великого султана Страница 29

На этот раз по перепуганному лицу толстощекого сборщика налогов градом покатился пот, и Али бен-Исмаил поднял вверх палец, веля Абу эль-Касиму замолчать.

– Такие сны очень опасны, – предостерегающе промолвил Али бен-Исмаил, – хотя, разумеется, спящий человек не виноват в том, что ему сниться, и не может отвечать за свои видения. Однако в городе царит беспокойство, и я не понимаю, что происходит, ибо многие, оказывается, видят такие же сны. Но ты, Абу, внемли моему совету и не ори во всеуслышание о том, что тебе грезилось в ночной тиши.

После долгих торгов сборщик налогов удовлетворился пятьюдесятью золотыми и, уходя, посоветовал:

– Знаю, что эта сумма для тебя огромна, поэтому собери разные монеты, да только серебряные, вместе с ними положи серебряную посуду и даже серебряные браслеты и украшения твоей рабыни, все это отнеси в сокровищницу и попроси взвесить, чтобы все узнали, как сборщик налогов обобрал тебя до нитки.

Это был лучший совет, какой за последнее время довелось услышать Абу эль-Касиму. Он немедленно собрал серебряные монеты, серебряную посуду и украшения на сумму в пятьдесят золотых и вслед за Али отправился в город.

Сборщик налогов, тяжело дыша и обливаясь потом, шагал первым, грузно опираясь на палку – символ своей должности. За ним, с узелком за спиной, почти голый, лишь в грязном тюрбане и рваной набедренной повязке, семенил Абу эль-Касим, вызывая всеобщее удивление. На этот раз ему и не надо было притворяться, пятьдесят золотых – сумма огромная, даже для нашего хозяина. Поэтому и вид его, и поведение красноречиво свидетельствовали о том, что его полностью ограбили. И никто в этом не усомнился.

Не успел муэдзин призвать правоверных к вечерней молитве, как Абу эль-Касим, весьма довольный собой, вернулся домой. Он совершил омовение, предписанное ритуалом, облачился в чистые одежды, прочитал молитву, а затем проговорил:

– Мои пятьдесят золотых встанут владыке Алжира поперек горла! Весь город ропщет и проклинает алчность Селима бен-Хафса, и допоздна будут сегодня гореть светильники в домах состоятельных горожан, ибо люди станут прятать свои сокровища в тайники под полами. А все из-за того, что писарь в сокровищнице пожалел меня, увидев, что даже украшения своей рабыни вынужден отдать я ненавистному султану.

И все же сборщику налогов удалось-таки получить с Абу эль-Касима пятьдесят золотых, и наши соседи сочли это истинным чудом. Вскоре после этого мой седобородый учитель в медресе подозвал меня к себе и заявил:

– Я хвалил тебя за прилежание, и сам муфтий[18] изъявил желание повидать тебя.

Большей чести я и ожидать не мог, ибо муфтий был самым ученым и самым прославленным знатоком Корана из всех учителей в медресе. Кроме того, муфтий имел право давать разъяснения по любому вопросу на основании адата[19]. Этот человек удостоился милости и расположения владыки Алжира, ибо умел использовать свои знания Корана и Сунны[20] для благополучного разъяснения султану весьма неприятных ему дел.

По сравнению с муфтием мой учитель был всего лишь бедняком, единственным богатством которого было то, что он знал Коран наизусть. Это давало старику право обучать новообращенных в истинную веру.

Муфтий сидел в крохотной, комнатке, заваленной книгами, за небольшим пюпитром с письменными приборами. Под рукой у муфтия стояли кубок с водой и чаша с финиками, которые он время от времени неспешно отправлял в рот, запивая свежей водой. Я сразу догадался, что ученый муж пожелал видеть меня в минуту своего отдыха, и приветствовал муфтия с большим уважением, а когда он обратился ко мне с вопросами о долге правоверных, о чем четко сказано в Коране, я отвечал бегло и правильно, довольный, что экзамен оказался для меня не слишком трудным. Но когда я замолчал, муфтий неожиданно открыл прищуренные глаза, выплюнул на пол, прямо мне под ноги, финиковую косточку и гневно заявил:

– Повторяешь святые слова, словно попугай, и смеешь говорить о рае, будучи необрезанным…

Я страшно испугался, ибо все еще колебался, надеясь избежать обрезания, хотя многие отступники соглашались на это сразу, лишь бы поскорее забыть о неприятной операции.

Напугав меня, довольный собой муфтий продолжил:

– Но ты всего лишь раб, а за рабов отвечает хозяин. Говорят, что Абу эль-Касим – человек весьма богатый, он еще и господин христианской невольницы, у которой глаза двух разных цветов, почему она и видит будущее на песке. Женщины из гарема бегают к ней в городские бани, не в силах совладать со своим любопытством, и одаривают ее, лишь бы она погадала им на песке. Это правда? Отвечай!

– Уважаемый, мудрейший муфтий, – пролепетал я, – пусть милосердный Аллах убережет меня от искушения подглядывать за женщинами в бане!

Муфтий рассердился и закричал:

– Не пытайся скрыть от меня истину, ибо многие говорили мне об этой рабыне, а я и в самом деле не знаю – от Аллаха ли ее дар или же от злого духа, вселившегося в нее. А может быть, она такая же обманщица, как и ее господин? В любом случае, в этом надо разобраться, не то Абу эль-Касиму придется запереть свою рабыню в темницу.

Несмотря на то, что сердце все еще бешено колотилось у меня в груди, я не мог не думать об Абу эль-Касиме и об алчности ученого муфтия – и мне наконец-то открылась правда. Мое уважение к ученому мужу исчезло, я вскинул голову и промолвил:

– Возможно, мой господин и в самом деле запамятовал об этом важнейшем деле, но я думаю, он не откажется пожертвовать в дар мечети сумму, достойную его положения, когда получит разъяснение по адату вопроса, касающегося его невольницы-ворожеи. Однако я должен вам сказать, уважаемый муфтий, что мой господин очень беден, ибо сборщик налогов обобрал его до нитки, так что теперь вряд ли он сможет пожертвовать больше нескольких золотых.

Когда я понял, сколько безжалостных обманщиков живет на этом свете, слезы возмущения потоками хлынули из моих глаз, и я не стал больше сдерживать горьких рыданий. Муфтий жестом велел мне замолчать и заявил:

– Чтобы дать разъяснение по адату, я должен увидеть эту рабыню, но сюда ей приходить нельзя, дабы избежать сплетен и грязных домыслов. В пятницу, после вечернего намаза, я сам приду в дом твоего господина, и пусть он примет меня, как обычного гостя, без приличествующих моему сану почестей. Мой визит следует сохранить в тайне. Я закрою лицо полой халата, а бороду засуну за пояс, чтобы никто не узнал меня. Предупреди об этом Абу эль-Касима. Возможно, я довольствуюсь пятьюдесятью золотыми.

Его слова привели меня в замешательство, ибо я уже успел узнать и даже привык к тому, что люди на Востоке никогда не высказывают прямо своих мыслей. Однако, выслушав рассказ о моей беседе с муфтием, Абу эль-Касим, как ни странно, искренне обрадовался и сказал: