Поль Феваль - Башня преступления Страница 3

«Чтобы не было слышно ударов кирки, – подумал он. – Не глупо!»

На пороге появился крупный мужчина. Он вышел и что-то написал на досчатой двери.

«Пишет свою фамилию, – решил Пистолет. – Потом посмотрим».

На этом все кончилось. Мужчина вернулся в комнату и задвинул засов изнутри. Но когда он разворачивался, чтобы снова войти в дверь, Пистолету удалось разглядеть его профиль. Потрясенный и несколько напуганный своим неожиданным открытием он прошептал:

– Месье Куатье! Лейтенант! Надо взглянуть, что он там нацарапал на двери своей конуры.

Вспыхнула спичка. Пистолет приблизил пламя к двери номер 9 и прочел: Готрон.

Фамилия была выведена желтым мелом.

II

УГОЛОК СТАРОГО ПАРИЖА

Клампен по кличке Пистолет задул спичку и стал размышлять.

«Эта новость уж точно заинтересует месье Бадуа», – подумал он.

Тем временем глухой шум возобновился. Теперь Пистолет уже знал, почему эти размеренные удары кирки или молота казались такими далекими. Все это – из-за матраца.

Пистолет продолжил свои размышления:

«С Лейтенантом шутки плохи. Он прикончит любого так же просто, как я разделываюсь с котами, что те даже и пикнуть не успевают. Что же он там делает этой киркой? Весь дом сотрясается. Странно, что внизу, в кабинетах, ничего не слышат. У этих всегда все продумано. Может быть, в кабинетах сейчас только друзья».

Пистолет прицепил свой крючок к помочам под блузой. Для этого охотничьего приспособления не нужно было иметь разрешения на ношение оружия.

Затем он опять погрузился в свои размышления.

«Нет уж, дудки, чтоб я не пошел сегодня вечером в Бобино, к своей Меш, албаночке! – сказав себе это, он забрал с хвороста труп несчастного кота. – Теперь-то уж двадцать су у меня в кармане!» – обрадовался Клампен.

Он ощупал со знанием дела свою жертву и прошептал:

– Потянет на целых двадцать пять су! Здоровый котяра, а шерсть-то какая шелковистая. В «Белом Кролике» его так приготовят, что милорды пальчики оближут. А месье Бадуа я и завтра успею все сказать и про Куатье, и про фамилию, которую он написал на двери, обитой матрацем.

Как фамилия-то?.. Ну как же? Ну и память у меня… Гудрон… Готрон! Только бы не забыть до завтра! Мне нужно завести записную книжку с карандашом. Я бы ее купил, да она стоит целых сорок сантимов, а то и больше. Это что ж, ни есть, ни пить, ничего Меш не платить.

Несмотря на свою простоту, одежда парижского оборванца имеет огромное количество самых различных карманов. Они набиты всякими штуковинами, правда, цена которым меньше стоимости одной поездки на омнибусе. Пистолет порылся в карманах, ища хоть какой-нибудь клочок бумаги. Но бумаги не нашлось. Пистолет поискал на полу, опять не обнаружив ничего, на чем можно было бы записать странную фамилию.

– А все-таки я нашел кусочек угля, сойдет за карандаш, – буркнул себе под нос Пистолет. – Что же я совсем дурак, что ли? Вот же карточка месье Поля. Висит здесь неизвестно для чего. Прихвачу ее с собой на спектакль, чтоб не скучала.

Скользящей, бесшумной походкой Клампен по кличке Пистолет подошел к средней двери и содрал карточку Поля Лабра. На обратной стороне он записал фамилию «Готрон».

Теперь он был застрахован на случай, если память сыграет с ним злую шутку. Он спрятал под свою блузу дохлого кота и спустился по лестнице.

Настало время удовольствий. Пистолет, покинувший свой «рабочий кабинет», шагал по улице, высоко задрав голову и держа нос по ветру.

Загнав по давно установленному курсу бедного кота одному почтенному кулинару, готовившему из котятины отличное фрикасе из кролика под винным соусом, он купил хлеба на два су и еще на два су отварной свинины. И подкрепился прямо по дороге в театр Люксембургского сада. Не будучи представителем золотой молодежи, он без помех проходил в театр: на контроле его знали как неплохого клакера.

– Моя подруга уже на галерке? – спросил он. – Мы договорились с мадемуазель Меш.

Его Меш была на галерке. Он поднялся туда. Весь вечер Пистолет поражал верхний ярус своей щедростью. Он заплатил в порядке очередности за пиво по два су, за мусс из миндального молока, за яблоки, за галету и орешки.

В кармане обносившегося кавалера мадемуазель Меш еще кое-что осталось, чтоб подать голодающему. Но это не входило в его планы, он ждал удовольствий.

После ухода Пистолета лестничная площадка, где было совершено убийство, совсем опустела. У мадам Сула продолжался ужин, в мансарде Поля Лабра было по-прежнему тихо, и только в комнате № 9 вовсю кипела работа, шум от которой становился все сильнее.

Вдруг обе ниши и винтовая лестница осветились.

Открылась средняя дверь.

На пороге стоял Поль Лабр. Он прислушивался.

Глухой стук молота сразу же прекратился.

Из этого следовало, что тот или те, кто трудился в комнате № 9, каким-то образом знали, что происходит снаружи, за их обитой матрацем дверью.

Свет, падавший из окна комнатенки Поля Лабра, освещал его длинную фигуру, застывшую на пороге. Черты его лица нельзя было разглядеть. Но элегантный изгиб его силуэта, строгость и чистота профиля позволяли предположить, что он был очень красивым молодым человеком.

Вероятно он вышел из-за шума. Полная тишина его очень удивила. Можно было также предположить, что именно этот шум отвлек его от работы, требующей тишины. Он стоял в позе поэта, творческий порыв которого может быть нарушен любым, даже незначительным шумом.

Но Поль Лабр не был поэтом.

Сначала он посмотрел в сторону комнаты мадам Сула, где спокойно ужинали ее гости. Затем его вопросительный взгляд упал на дверь под № 9. Она не была освещена, и поэтому не было видно начерченной на ней желтым мелом фамилии.

Он провел рукой по лбу и тихо сказал:

– В такие мгновения теряешь самообладание. Я думал, что у меня хватит сил, а меня всего лихорадит. Мне даже мерещится шум, которого нет.

Он снова внимательно прислушался и добавил:

– Ничего не слышно! А мне показалось, что работают каменщики, колотят по стене. Я переутомился.

И он вернулся к себе в комнату.

Комната, в которую мы входим вместе с Полем Лабром, была маленькой. Форма у нее была совершенно неправильная, в плане она походила на сдавленный полумесяц. В центре наружной стены, которая описывала дугу, находилось сводчатое окно. Оба угла были усечены чем-то вроде шкафов или перегородок.

В комнате стояла кровать, три стула, комод и секретер. Стулья были в хорошем состоянии, похоже, что их принесли из парка или церкви. Комод развалился. Секретер из вишневого дерева, потемневшего от времени и невзгод, был единственным среди этой бедности предметом, походившим на дорогую вещь. Растрескавшаяся крышка секретера, на которой рядом с маленькой ликерочной рюмочкой, наполненной чернилами, лежали какие-то бумаги и перо, была подперта тростью.