Рустем Сабиров - Гравер Страница 3

Он не интересовался деньгами, ему хватало кормежки, что готовила Присцилла, — безвкусной, но вполне сытной. Его не волновало ничего, кроме Ремесла. Мастерство влезало в него тяжело и мучительно, как зазубренный тесак. Он впадал в безнадежное отчаянье от собственной криворукости, кривопалости, беспомощности и слепоты. Он едко презирал себя за неподатливое, неповоротливое воображение. Презирал свои незрячие зенки, свои корявые, непослушные уму пальцы, за косный, неповоротливый ум. Он все ждал, когда ж разверзнется наконец это чертово Око разума, боясь, что старик Норман выгонит его вон прежде, чем это случится. Он часами, кляня себя, таращился в звездное небо и силился что-то понять, и даже упал однажды в обморок от перенапряжения. Он не слышал ни шумной брани старика Нормана, ни крикливых насмешек Присциллы. Он не слышал вообще ничего, кроме того, что касалось Ремесла. Он вгрызался в него с утробным, волчьим ожесточением.

Разговаривал он только с одним существом — с Каппой. Это ее вполне устраивало, ибо позволяло проводить ночи, даже летние, не в постылой продувной конуре, а во флигельке, где подстилкой ей служили обширные теплые подштанники любезной тетушки Агаты, которые она, вероятно, по ошибке сунула ему в мешок, провожая из дому.

Прошло, наверное полгода, прежде чем старик Норман доверил ему самостоятельную работу. То был мельхиоровый браслетик с застежкой и блестками цветного стекла. Когда он прочел надпись, кою надлежало вывести, он к немалому удивлению заказчика расхохотался во все горло. «Моей душечке Элинор в память о том счастливом дне» — вот что гласила надпись.

Заказчик, однако, остался вполне доволен работой. Особенно восхитила его этакая пальмовая завитушка в конце буквы R. Он цокал языком, хлопал его по плечу, повторял: «Вот Элли обрадуется-то, вот уж обрадуется!», прочувственно жал руку старику Норману, не замечая его кривой, презрительной гримасы.

«Ну что, засранец, — сказал ему старик Норман, когда наконец закрылась дверь за заказчиком, — ты, кажется слез с горшка. Поздновато, конечно, но могло быть хуже».

Гравер победно ухмыльнулся, ибо на более высокую оценку он и рассчитывать не смел.

За ужином старик Норман угостил его, к удивлению Присциллы, аперитивом, да так обильно, что Гравер, никогда ранее не пробовавший спиртного, придя во флигелек, впервые не накормил Каппу и улегся спать поперек топчана.

Констанс

Она появилась, наверное, через год после того, как он начал работать у старика Нормана. Принесла увесистый золотой медальон с надписью «Пышечке Констанс от ее усатого котика».

«Что вам будет угодно, сударыня?» — спросил он с напускным удивлением и даже раздражением, ибо ему вдруг остро и жгуче понравилась эта невысокая, плотно и рельефно сбитая женщина, старше его лет на пятнадцать, с вкрадчивой, упругой походкой и голосом, хищно, и вместе с тем мягко, очерченным ртом и большими, серыми, насмешливо прищуренными глазами.

«Уберешь вот это, — она ногтем мизинца брезгливо очертила игривую надпись на медальоне. — И напиши: Ну к примеру… «Милой дочурке в день ангела».

Рука у нее была маленькой, розовой, почти детской, даже с крошечным следом от недавнего пореза на мизинце. Почему-то это взволновало еще сильнее.

«Сможешь?»

«Видите ли, сударыня…»

«Я спрашиваю, сможешь, или нет?»

Она подошла ближе, настолько, что у него тотчас пересохло во рту. От нее сквознячком шел запах популярных в ту пору кипрских духов, именуемых «Померанцевый мед». Но главное — непостижимый, сводящий с ума дух и упругое прикосновение сильной, зрелой, ухоженной женской плоти.

«Я смогу, смогу, — ответил он севшим, осипшим голосом. — Когда вам будет угодно?»

«Мне было бы угодно завтра. Но если не успеешь, я приду позже. Только…»

«Приходите завтра!» — Гравер попытался улыбнуться, но, вспомнив, что улыбка мгновенно превращает его изуродованное лицо в злую гримасу, поспешил сдернуть ее с лица.

Констанс это заметила, негромко рассмеялась и вдруг, подойдя ближе, провела пальцем по сизому рубцу под левым глазом.

«Кто тебя так?» — спросила она полушепотом.

«Не видал, кто».

«Так бывает?»

«Бывает всяко, сударыня».

Констанс снова рассмеялась и отошла к двери.

«Если мне понравится работа, мальчик, я тебе хорошо заплачу. Уж поверь…»

«Но… Расплачиваться надо не со мной. А с господином Норманом. Так у нас…».

«Ну уж нет! — Она вдруг расхохоталась, высоко запрокинув голову. — Со стариком я расплачиваться точно не стану».

Констанс пришла на следующий день поздно вечером. Она внимательно и придирчиво осмотрела медальон, наконец, поворотилась к нему спиной.

«Застегни!» — бросила она коротко и требовательно.

Когда он непослушными, точно окоченевшими, пальцами застегнул наконец прихотливый замочек, она внезапно поворотилась к нему лицом, запрокинула голову и произнесла, глядя на него потемневшими, сузившимися глазами:

«Застегнул? А вот теперь выведи уже к чертовой матери эту свою собаку…»

Эта история продолжалась месяца три. Они встречались в доме двоюродной тетки Констанс, что возле часовни святого Томаса. В маленькой комнатенке под самым чердаком.

Тетка была дамой набожной, с бесшумной походкой соглядатая и столь же бесшумным, астматическим голоском. То, что вытворяла ее двоюродная племянница, она не одобряла, и потому часть монет, полученных за молчание, неизменно жертвовала на богоугодные дела.

Однажды Констанс не пришла в назначенный час, и Гравер прождал ее во дворике до самого утра. То же повторилась и на следующий день. Продрогший и измученный, он возвращался лишь к утру, ложился под неодобрительное ворчание Каппы на свой топчан, а вечером вновь шел к дому возле часовни. На третий день тетка сухо сообщила ему, чтоб он более не приходил, потому как Констанс, благодаренье богу, выходит замуж, да за какого-то важного господина и вскорости уезжает с будущим супругом куда-то в колонии.

Три дня после этого Гравер не появлялся в доме старика Нормана. Вернулся под вечер без плаща, в разодранной по швам рубахе, осунувшийся, почерневший, с разбитыми в кровь костяшками пальцев и лиловым синяком вокруг левого глаза. Старик Норман застал его собирающим вещи. «Ты куда опять собрался, дурья башка?» — спросил он. «Не знаю, — мрачно ответил Гравер, покачиваясь и едва ворочая языком. — Вы ж меня теперь все равно выгоните…» — «Марш спать, болван! — заорал старик Норман так громко, что Каппа подскочила и трубно залаяла. — Нет. Прежде выведи Каппу на двор. И накорми. Хоть это ты сможешь?»