Сергей Цейтлин - Закат над лагуной. Встречи великого князя Павла Петровича Романова с венецианским авантюристом Джакомо Казановой. Каприччио Страница 3

– Вот это да! А он на самом деле такой скромный.

– Дни Османской империи сочтены! – изрек кто-то из венецианцев.

– Да никто не собирается их трогать, – улыбнулся Салтыков.

– Да ладно, граф.

– Нет, правда, друзья. Нам просто ноги хотелось помочить в теплом Черном море. Наше Балтийское-то такое холодное. Пятки мерзнут.

– Аха-ха-ха-ха! – венецианцы заливались смехом.

– Это правда, что у вас в России температура зимой падает до минус тридцати градусов? – спросила Лаура Пезаро.

– Нет, неправда, светлейшая синьора, – усмехнулся граф Куракин. – Температура у нас доходит до минус сорока градусов. А иногда и ниже.

– Аха-ха-ха-ха!

– Салюте!

– За будущие победы! – крикнул мудрец официальных церемоний, поднимая бокал.

– За светлое будущее Российской империи! – произнес Гримани.

После долгого молчания Салтыков вытер салфеткой губы и задумчиво сказал:

– А вы знаете, господа, что победа – это враг войны? Это сказал сам Суворов.

На мудреца Бембо, сидящего рядом с Салтыковым, эти слова как-то странно подействовали. Он тоже задумался, даже чуть нахмурился.

– Как это понять, Ваше Сиятельство? – спросил Бембо.

– Не знаю, что точно имел в виду полководец. Можно только предположить, что истинный солдат, воюющий всю жизнь за свое отечество, за свою историю, уже герой, уже победитель, независимо от победы или поражения на поле битвы. Вера в себя, в свой народ, это и есть самый великий триумф. Но часто, когда мы увлекаемся военными победами, мы это забываем.

– Браво! Браво! – захлопали венецианцы.

– Дорогие друзья! – привстал цесаревич с полным бокалом пенистого просекко. – Сколько же можно про войну? Ну сколько же можно?! Мы находимся в Светлейшей Венецианской Республике, в самой мирной, самой дружелюбной стране в мире. Уже больше шестидесяти лет королева Адриатики не держит меч в руках, избрав путь нейтралитета. Неужели мы будем весь вечер толковать о войне? Я предлагаю лучше выпить за ее мудрость, за ее выдержанность, за ее необыкновенный дипломатический дар! Вот где настоящий триумф! Салюте!

– Салюте!

– Королева без меча – это не королева, а служанка, – прошептал Бембо Салтыкову на ухо.

– А сейчас, дамы и господа, – громко объявил прокуратор Пезаро, почувствовав, что гости нуждаются в новом глотке веселья, – я бы хотел вас пригласить в соседний зал, где вас ждут музыка, танцы и очаровательная публика.

Когда отворили двери и русские вошли в импозантный бальный зал, их встретила оглушительная волна оваций. Тотчас заиграл оркестр, расположенный на ярусах, и со всех сторон раздались хлопки открывающихся бутылок шампанского. Но графа с графиней поразили не ослепительная декорация зала и не живая музыка, а то, что лица всех двухсот с лишним гостей были скрыты под масками.

– В Венеции сейчас карнавал! – отметила Лаура Пезаро. – Однако я вас предупреждаю, маски у нас носят не только во время карнавала. Они являются традиционной частью одежды.

Русским преподнесли на выбор разнообразные маски. Граф дю Нор выбрал разноцветную маску Арлекина, графиня взяла черную Моретту; Салтыков захотел изобразить Панталоне, а Куракин, предчувствуя, что вечер будет непростым, решил стать Доктором чумы, с длинным клювом.

– Ваше Сиятельство, – подошел Пезаро, – разрешите представить Вам нашего выдающегося драматурга Карло Гоцци.

Гоцци отвел в сторону свою маску на ручке и поклонился. Он был уже немолод, но его гладкое милое лицо излучало юношескую бодрость.

– О, Маэстро! – граф принял гордую позу. – Мы очень любим комедию дель арте.

– Какая честь, Ваше Сиятельство.

– Еще как! Импровизация – это наука, это изучение природы человеческой.

– Конечно!

– И я абсолютно с Вами согласен – новая драматургия пуста и неуклюжа по сравнению с комедией масок. Вы работаете с элементами бытия, вы извлекаете квинтэссенцию человека, а новая драматургия лишь показывает его наружность, его внешние условия.

Цесаревич любил философствовать с иностранцами.

– Очень Вам признателен, Ваше Сиятельство. Но, к сожалению, публику все больше и больше привлекают новые течения.

– Сегодня привлекают эти течения, завтра будут привлекать другие. А Ваши фьябы[13] останутся вечными. К ним будут возвращаться и возвращаться. Они мифологичны!

– Да! – Гоцци был в восторге. – Вы меня так понимаете, граф. Вы в трех предложениях изложили больше, чем мне удалось за двадцать лет споров и публикаций на эту тему.

– А это, Ваше Сиятельство, – Пезаро продолжал представлять гостей, – мадам Изабелла Теотоки-Марин, супруга капитана Марина.

Граф замер, и графиня это заметила. Перед ним стояла, сняв свою пушистую маску, живое воплощение средиземноморской красоты: смуглая, с длинными темными кудрявыми волосами и большими черными глазами, молодая дама. Она избегала глаз графини. Граф видел, но старался не присматриваться, как грудь ее вздымалось в декольте. Целуя ей руку, он услышал слабый лавандовый аромат ее духов, и у него мурашки пробежали по спине, когда он взглядом смерил ее пышные формы.

– Жена моя – коренная гречанка, – сказал капитан Марин. – Мы поженились, когда я служил на венецианском острове Корфу.

– Ну, конечно, Греция! Там же все началось! Вся Европа! – граф не мог свести глаз с коралловых губ Изабеллы, и в тоже время чувствовал, как графиня дергала его за локоть.

– Изабелла держит литературный салон, тут у нас, прямо в палаццо, – сказал ее муж. – Она много читает.

Усатый капитан Марин выглядел узколобым офицером, и все русские определили, что его русалочка скоро нырнет обратно в море.

– И кого Вы там читаете, мадам, в Ваших Салониках? – деликатно спросил граф, не зная, на какой части ее тела остановить глаза.

– Простите, где, Ваше Сиятельство? – сконфуженно спросила Изабелла.

– В… – граф понял, что сказал что-то не то и слегка опешил, увидев, как уставилась на него вся его свита, – в… я имею в виду, в Вашем Соломинке?

– Где?

– То есть… в Вашем салоне литературном! – граф выпрямил спину.

– Мы читаем Гете, и Ларошфуко, и Шекспира.

– И что Вы скажете по поводу юного Вертера?

– Какая трагическая судьба! Как же можно отвергать такого чистого, тонкого, пылкого юношу?! – ответила Изабелла, прикусывая нижнюю губу.

– Ваше Сиятельство, – Пезаро появился в поле зрения графа, таким образом, отвлекая его от Изабеллы. – С нетерпением хочу Вам представить восходящую звезду европейской скульптуры, нашего дорогого Антонио Канову.

Графу пришлось сосредоточиться на молодом человеке, искавшем его внимания.

– О, ваятель! Интересно, очень интересно!

– Не просто ваятель, а ведущий экспонент неоклассицизма. Одухотворитель мрамора! Образец чистоты! Кульминация идеализма!

– Очень интересно, очень интересно, – продолжал граф, одним глазом следя за ускользающей Изабеллой.

– Это правда, Ваше Сиятельство, что вашу столицу все называют Балтийской Венецией? – спросил утонченный темноглазый красавец. – Это так?

– Ну… что-то общее есть, несомненно. Однако я еще не понял, что именно.

– Я представляю серо-розовую гранитную набережную на фоне блекло-голубого летнего, не темнеющего ночью неба. Должно быть, дивное зрелище!

– У Вас отличное воображение, мой друг. Вот мы скоро собираемся строить дворец подле столицы, именно в вашем стиле. Я уже видел эскизы. Мне кажется, ваши изящные скульптуры очень бы подошли для интерьера этого дворца. Правда, дорогая? – граф обратился к супруге, которая охотно ему кивнула. – Вы бы не смогли исполнить пару заказов? С разрешения нашего почтеннейшего прокуратора, разумеется.

– Превосходная идея! – одновременно воскликнули Пезаро и Канова.

– Может быть, ваши работы на какие-нибудь древнегреческие мотивы могли бы… я имею в виду… – глаза графа блуждали по залу.

Все больше и больше гостей подходило знакомиться с графом и графиней дю Нор, признаваясь, что они знали Россию поверхностно, только по книгам. Графская свита тоже наслаждалась вниманием галантных венецианцев, и граф Куракин, опустошив бокал шампанского и закусив душистым трюфелем, уже приглашал известную писательницу, овдовевшую графиню Орсини ди Розенберг, станцевать коротенький менуэт. Пезаро чувствовал, что русские постепенно забывали, что они иностранцы в чужом городе и что та прозрачная стена, которая обычно препятствует сближению приезжих с местными, быстро распадалась. И это его очень радовало.

Вдруг перед графом дю Нор появилась высокая фигура в черном табарро, трикорно и в белой ларве[14], правой рукой опираясь на трость с серебристым набалдашником.

– Позвольте представиться, Ваше Императорское Высочество, – глубоким баритоном произнесла фигура на русском языке, грозно возвышаясь над графом, как кампанила Сан-Марко.