Александр Дюма - Сальтеадор Страница 3

Тут она подняла голову, собираясь окликнуть козочку, но, едва произнеся слово «маса», осеклась: взгляд ее остановился на повороте дороги, идущей из Альгамы.

Вдали появился молодой человек, мчавшийся галопом на андалусском коне по горному склону, иссеченному широкими полосами света и тени, в зависимости от того, густо или редко росли там деревья.

Девушка посмотрела на него и снова принялась за работу, но, продолжая прясть, почему-то стала рассеянной (похоже было, что, перестав смотреть на всадника, она прислушивается к стуку копыт, раздававшемуся все ближе) и запела четвертый куплет песни, представляющий собою ответ Гранады королю дону Фернандо:

Дон Фернандо, и я не скрою,Что люблю тебя всей душою,Но, с учтивостью незнаком,Мавр меня как рабыню держит,Лишь цепями меня он нежит,Лишь во сне мне свобода брезжит —Видно, век мне жить под замком![4]

II

EL CORREO DEL AMOR[5]

Когда девушка пела последний куплет, всадник был уже так близко, что она могла, подняв голову, разглядеть и его костюм и его лицо.

Это был красивый молодой человек лет двадцати пяти-двадцати шести, в широкополой шляпе с изогнутым огненно-красным пером, реявшим в плавном полете.

Поля шляпы отбрасывали тень на лицо, и в полусвете сверкали черные глаза: очевидно, они легко могли вспыхнуть и пламенем гнева, и пламенем любви. Нос у него был прямой, точеный, усы чуть подкручены кверху, и между ними и бородкой поблескивали великолепные зубы, белые и острые, как у шакала.

Несмотря на жару, а пожалуй, именно из-за жары он был в кордовском плаще-накидке, которая кроится на манер американского пончо с вырезом посредине и надевается через голову. Она прикрывала всадника от плеч до голенищ сапог. Накидка эта была из шерстяной ткани того же огненно-красного цвета, что и перо на шляпе; расшитая золотом по краям и вокруг выреза, она скрывала наряд, который, судя по тому немногому, что можно было увидеть, то есть по манжетам на рукавах и лентам на дорожной сумке, должен был отличаться необыкновенным изяществом.

Ну а конь (всадник искусно управлял им), великолепный скакун лет пяти-шести, с могучей шеей, развевающейся гривой, широкой спиной, хвостом до земли, был той редкостной масти, которую последняя королева Кастилии Изабелла недавно ввела в моду. Кстати, просто непостижимо, как в азарте, охватившем всадника и лошадь, им удалось промчаться по тем крутым тропинкам, что мы попытались описать, где они добрых десять раз могли рухнуть в пропасти Алькаасина или Альгамы.

Испанская поговорка гласит: «У пьяных есть свой бог, у влюбленных — своя богиня».

На пьяного наш всадник похож не был, зато, надо признаться, как две капли воды походил на влюбленного.

И это сходство становилось неоспоримым оттого, что он даже не взглянул на девушку и, вероятно, не заметил ее, ибо перед взором его стояло видение, оставшееся позади, и сердце его было далеко отсюда; он стрелой пролетел мимо девушки, перед которой, безусловно, даже король дон Карлос, такой благоразумный и сдержанный, хотя и было ему всего девятнадцать лет, пожалуй, остановился бы: так она была хороша собою в тот миг, когда, вскинув голову и посмотрев на гордеца, прошептала:

— Бедный юноша!.. Какая жалость!

Почему девушка с прялкой жалела его? На какую опасность — в настоящем или в будущем — она намекала?

Быть может, мы об этом узнаем, если последуем за изящным кабальеро до харчевни «У мавританского короля».

Чтобы добраться до нее — а он, видно, спешил туда, — ему предстояло преодолеть еще два-три небольших ущелья, похожих на то, где находилась девушка, мимо которой он проехал, не увидев ее или, вернее, не обратив на нее внимания. Дорога шла узкими долинами шириной не более восьми-десяти футов, прорезая густые заросли миртовых кустов, мастикового дерева и земляничника; то там, то здесь возвышались два, а иногда и три креста: видимо, близость харчевни отнюдь не предохраняла путешественников от удела настолько обычного, что у тех, кто проезжал по этим дорогам, где уже погибло столько странников, сердце, вероятно, было защищено тройной стальной броней, о которой говорит Гораций, вспоминая первого мореплавателя. Приближаясь к этим зловещим местам, всадник удовлетворился лишь тем, что движением скорее машинальным, чем тревожным, проверил, по-прежнему ли висит шпага на его боку, а пистолеты — на луке седла, и, удостоверившись, что все в порядке, продолжал мчаться с тем же спокойным выражением лица, тем же аллюром по гиблым этим местам или, как говорят в тех краях, el malo sitio.

Взлетев на перевал, он поднялся на стременах и стал искать взглядом харчевню; затем, увидев ее, дважды пришпорил лошадь, и она, словно горя желанием угодить всаднику и став от этого неутомимой, ринулась в узкую долину, напоминая послушливую лодку, что, взлетев на гребень волны, вновь несется вниз в пучину.

То, что путешественник мало внимания обращал на дорогу, по которой он мчался, и то, что его явно обуревало желание поскорее добраться до постоялого двора, имело два последствия.

Во-первых, он не заметил людей, притаившихся в засаде по обеим сторонам дороги и зарослях кустарника на протяжении по меньшей мере четверти льё; было их человек десять, и они, как охотники на облаве, растянулись на земле и старательно следили, чтобы не потухли фитили эскопет, лежавших рядом. Заслышав топот копыт, эти люди-невидимки подняли головы; потом, упираясь коленом левой ноги и рукой о землю, схватили правой рукой дымящиеся эскопеты и приложили приклады к плечу.

Во-вторых, видя, как стремительно мчится всадник на своем неутомимом коне, сидевшие в засаде сообразили, что его, без сомнения, поджидают в харчевне, что он туда завернет, и, следовательно, поднимать стрельбу на проезжей дороге и выдавать себя незачем; можно спугнуть какой-нибудь большой караван, а он обещал кусочек пожирнее, чем та добыча, какую захватишь, ограбив одинокого путника, пусть даже богача и щёголя.

Люди, притаившиеся в засаде, и были поставщиками обитателей могил, над которыми, как подобает добрым христианам, они возводили кресты, предав земле путешественников, неосмотрительно попытавшихся с риском для жизни защитить свои кошельки, когда эти достойные salteadores[6] с эскопетами в руках встречали их сакраментальной фразой, что почти одинаково звучит на всех языках и у всех народов: «Кошелек или жизнь!»

Должно быть, девушка знала об этой опасности и подумала о ней, когда, глядя на красавца-всадника, проскакавшего мимо нее, невольно обронила со вздохом: