Альберто Васкес-Фигероа - Монтенегро Страница 3

Помощь, однако, пришла со стороны хромого Бонифасио Кабреры, ставшего неотъемлемой частью маленькой семьи Монтенегро. Ему в голову пришла мысль попросить о помощи их общего доброго друга — принцессу Анакаону. В последние годы она не покидала Харагуа, где жила вместе с братом, вождем Бехечо, однако продолжала поддерживать с ними связь при помощи длинных писем, которые помогал ей писать зять, Эрнандо де Гевара.

Этот молодой и красивый кастильский идальго, снискавший славу непревзойденного скандалиста, дуэлянта и ловеласа, имел наглость однажды вечером назвать дона Бартоломео Колумба чесночным рылом, потому что, по его словам, у губернатора не было собственных зубов и он пытался вставлять вместо них зубки чеснока. За это адмирал отправил его в ссылку в Харагуа, где Эрнандо тут же закрутил страстный роман с принцессой Игеймотой, единственной дочерью покойного вождя Каноабо и его супруги, прекрасной Анакаоны, чем навлек на себя гнев и ревность грозного Франсиско Рольдана, который сам сходил с ума по совсем еще юной и неотразимо прекрасной девушке.

Анакаона, питавшая слабость к безумному дуэлянту, так напоминавшему ее большую любовь, Алонсо де Охеду, не колеблясь отдала руку дочери ему, оставив ни с чем зловещего Рольдана, который годы спустя отомстил ей за это унижение самым грязным и подлым способом. Эта месть осталась в истории как одна из самых хитроумных и гнусных интриг времен открытия и завоевания Нового Света.

Однако пока еще Анакаона оставалась в числе самых уважаемых и влиятельных на острове людей. Благодаря своему высокому положению она сумела заполучить на службу личного предсказателя по имени Бонао — близорукого мальчика, едва способного рассмотреть собственные пальцы, однако наделенного необъяснимым даром видеть будущее.

— Твой отец жив, — произнес он, слегка коснувшись руки Гаитике. — Он сейчас далеко, за морем, за высокими горами, но он жив.

— Мы когда-нибудь с ним встретимся? — спросил мальчик.

— Это зависит от того, что ты готов сделать, чтобы его найти.

— Но мир такой огромный. Ты можешь хотя бы сказать, где его искать?

Бонао застыл, словно пытаясь сосредоточиться на трудном и ответственном деле, ведь одно его слово — и кто-то отправится в далекие неизведанные края. Наконец, он повернулся к собеседнику и решительно поднял руку.

— Вон там, — произнес он убежденно.

Бонифасио Кабрера прочертил на земле линию в указанном направлении, выложил ее камнями, и спустя пятнадцать дней вернулся на это место вместе с Моисеем Соленым, чтобы тот рассчитал курс со свойственной ему дотошностью.

— Юг, три румба на юго-запад, — произнес капитан.

— И что это означает?

— Куда нам двигаться.

Хромой Бонифасио Кабрера, которого ужасно раздражала капитанская манера говорить, вооружился терпением, набрал в грудь воздуха, словно собирался нырнуть, и попросил:

— Вас не затруднит сделать нечеловеческое усилие и попытаться мне объяснить, хотя бы в двадцати словах, почему вы так в этом уверены.

— Судя по тому, что Охеда обнаружил его след возле озера Маракайбо, Сьенфуэгос должен быть где-то в двухстах лигах к западу.

— Спасибо! Тысячу раз спасибо!

— Не за что.

— Вы действительно верите, что мальчишка может быть прав?

— Нет.

— Так что же тогда?

— Нужно искать.

— И вы считаете, что начать можно с любого места?

— Именно так.

Они вернулись в столицу, в Санто-Доминго, где Ингрид Грасс, получившая хорошее образование и весьма сдержанно относившаяся к предсказателям и чудесам, тем не менее заинтересовалась тем, что среди бесконечного множества вариантов близорукий мальчишка выбрал именно это, настолько совпадающее с теми сведениями, которыми она сейчас обладала.

— Охеда заверил, что Сьенфуэгоса видели на озере Маракайбо, вероятно, он ушел в горы на юг в компании чернокожей девушки, — сказала она. — Удивительно, что мальчик так точно угадал место. Просто поразительно.

Она провела бессонную ночь, в голове роились мысли о том, что человек, с которым она рассталась при таких нелепых обстоятельствах много лет назад, до сих пор жив и бродит где-то «там, в горах, вдали от моря». С первыми лучами зари она отправилась на верфь и без каких-либо предисловий обратилась к вспотевшему Сиксто Вискайно:

— Я хочу, чтобы корабль был готов к отплытию к следующему месяцу.

— В общих чертах будет готов, — заверил плотник. — Пока не готова еще кормовая надстройка, и нужно его проконопатить, просмолить и покрасить. Будет готов в июне.

— В мае.

— В июне, — настаивал тот. — Послушайте, сеньора! Вы хотите иметь хороший корабль, и он у вас будет, но не просите меня совершить чудо.

— Я и не прошу вас о чуде, — ответила немка, прерывая его тираду. — Но я готова добавить еще пять кошельков золота, если корабль будет готов к следующему месяцу.

Плотник посмотрел на нее с носа недостроенного корабля, вытер лицо грязной ладонью, что-то подсчитывая про себя, и наконец кивнул:

— Ну что ж, идет! Сделаем к маю, если вы сможете найти на этом гребаном острове людей, умеющих плотничать, конопатить и забивать гвозди, — он звонко прищелкнул языком. — Кстати, как вы собираетесь его назвать?

Немка на несколько секунд задумалась, а потом ответила с лукавой улыбкой:

— «Чудо».

2 

Пакабуи оказались мирным, дружелюбным, чистоплотным и процветающим народом; они владели обширными плодородными землями, простирающимися вдоль берегов широкой реки, которую много позже назовут Магдаленой, она протекает по территории современной Колумбии. Также племя владело богатыми месторождениями золота, туземцы обрабатывали металл при помощи молотков из черного камня и удивительных кузнечных горнов из стеблей тростника.

Канарец Сьенфуэгос, прошедший через все муки ада в сердце кошмарных холмов на территории примитивных и зловещих мотилонов, внезапно оказался в тихой и залитой светом долине, где стояла деревня, в которой не отказались бы пожить многие европейцы. Он не мог прийти в себя от изумления, поскольку уже давным-давно потерял всякую надежду вернуться к хотя бы минимально цивилизованной жизни.

Вели они себя просто, одевались в длинные хлопковые туники и даже носили кожаные сандалии, и приняли Сьенфуэгоса без страха, но и без воодушевления, хотя канарец удивился, что такие безобидные люди говорят на языке, более близком к наречию кровожадных карибов, чем дружелюбных араваков.

Но он так настрадался, пережил столько мучений, годами слоняясь по сельве, горам и островам незнакомого Нового Света, на земли которого ступил, похоже, первым из европейцев, что готов был объясняться на любом языке, главное, что он мог понимать обращенные к нему слова, очень похожие на язык купригери с озера Маракайбо.