Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри Страница 30

— Эти негодяи, — заявила ослепительная дама начальнику караула, — уже собрались было отобрать мои драгоценности, и требовали выдать кассу, когда вошел вот этот молодой человек и привел их в чувство, как видите!

К даме уже вернулось хладнокровие, но её голос ещё чуть подрагивал, хоть и звучал удивительно гордо. Лицо её и все фигура были столь же ослепительны, как и её платье. Фанфан заметил это и пришел в восторг. Никогда ещё он не встречал такой прекрасной и благородной женщины! И как же он покраснел, когда, повернувшись к нему, она слегка поклонилась и добавила:

— Премного вам благодарна, мсье! Вы проявили удивительную отвагу!

— Да, мадам! — простодушно ответил Фанфан, — поскольку мой пистолет не заряжен!

Сказав это, он рассмеялся, и все к нему присоединились, — кроме, разумеется, Пастенака и его сообщников, которые, ранее позеленев от страха, теперь побагровели от унижения. Пинками стражники заставили их встать и увели, но до того сержант попросил Фанфана зайти в участок подписать протокол — если он умеет писать.

— Конечно прийду, мсье, уж писать-то я умею! — гордо заявил Фанфан, скорее чтобы покрасоваться перед гранд-дамой, чем от того, что так гордился своим поступком — ну и ещё и потому, что он скорее все сыграл, чем пережил. И потом, не для того, чтоб лишний раз похвалить храбростью, а скорее озабоченно и даже с некоторым испугом добавил:

— Мой пистолет и в самом деле не заряжен! Я сделал это из осторожности, но теперь вижу — это была скорее — неосторожность!

— А почему вы разгуливаете с пистолетом? — спросила его дама, уже вполне успокоившись и наградив его неподражаемой улыбкой.

— О! — он пожал плечами, — это так, шутка.

— Изаура, — обратилась дама к своей спутнице — камеристке: — дайте этому юноше мой кошелек! Клеменс мы заплатим в другой раз, если она не возражает!

— Ну конечно, госпожа графиня! — Клеменс успела уже принести лучшее средство снять волнение: бутылочку кюммеля и рюмки.

— Ни слова о деньгах, мадам! — заявил Фанфан графине и отстранил кошелек, который достала Изаура. — Для меня было бы удовольствием помочь всем избавиться от этих неприятностей! И, к тому же, — добавил он, рассмеявшись вновь, — я здорово отделал Пастенака! Нет, этой встречи он не ожидал!

— Как я заметила, вы с ним знакомы, — сказала графиня. — И если правильно поняла, он вас когда-то обидел?

— Устроил мне изрядную гадость, мадам. Но отомщен я буду всего через десять минут. Позвольте мне умолчать, как — это совсем не интересно.

Графиня продолжала улыбаться, почти с нежностью взирая на мальчика, который был так необычен, соблазнителен и загадочен в своем поведении, так не соответствующим его возрасту, ибо было ему максимум лет двенадцать, как она считала, но держался он прямо, как настоящий мушкетер, — и приподняла свою рюмку с ликером.

— За ваше здоровье, за ваше будущее, за вашу славу, мсье… мсье?

— Титус — вот мое имя, — заявил Фанфан, ибо как раз читал Расина, и имя Фанфан казалось ему неуместным для такого случая и для такой женщины.

Поднимая рюмку, он на миг смутился — что, если Клеменс знает, как его зовут. Но нет, не может быть! Ведь она его не поправила.

— За вас, мадам! — сказал он, поскольку из его прошлого опыта в памяти остались только обороты, подходившие больше для кабака, чем для королевского двора.

— Если вы не хотите принять от меня деньги, — сказала очаровательная графиня, — может быть, примете хотя бы вот это? — И она сняла со своей белоснежной шеи, напоминавшей своей гибкостью лебединую, золотую цепочку, на которой висела камея. — Взгляните, это мой портрет, — добавила она. Примите его, прошу вас!

— Мадам, — сказал Фанфан, до глубины души тронутый, когда графиня повесила свой портрет ему на шею, — я никогда с ним не расстанусь!

Ну а когда графиня его поцеловала, едва не лишился чувств. Ах, эти духи! Эта атласная кожа! А её нежное дыхание! Губки графини едва коснулись его уст, и Фанфан, весь покраснев, откланялся и направился к выходу, словно витал в облаках.

— Прощайте, мсье Титус, — сказала графиня (и голос её звучал, как небесная музыка). — Если когда-нибудь с вами случится беда и понадобится помощь, вспомните, что сегодня вы спасли мадам Дюбарри!

Да, эта благородная женщина была графиней Дюбарри, ей было двадцать пять лет, уже три дня она была метрессой[2] короля Людовика XV, а меньше чем через год станет его официальной фавориткой! До этого она была метрессой герцога де Ришелье, графа д'Эспинола и всех, кто занимал видное место в Готском альманахе — и начала она с того, что в пятнадцать лет стала любовницей Луи, герцога Орлеанского, который называл её "мой ангел!". Теперь вам ясно, что Фанфан только что спас Жанну! Но Фанфан не знал, что это его мать, а мадам Дюбарри не знает, что это её сын.

Когда Фанфан минут через двадцать вышел из участка, он был на вершине блаженства. Месть его Пастенаку свершилась! Ведь он добился разрешения поговорить с ним, и шепнул на ухо:

— Пастенак, я уже не девственник! Не могу сказать тебе, чьей заслугой, скажу только, что начала, хоть и частично, дочь, а завершила её мать. И это продолжается!

Пастенак изнывал от желания нравиться девушкам. В том был его крест, и может быть, это искалечило его душу. Вспомним, как он ревновал своих друзей, кто был выше его. Нет, Пастенак не мог усомниться в том, что ему было сказано, поскольку казалось вполне естественным, что это произошло с Фанфаном — ибо он сам, Пастенак, готов был дьяволу молиться, чтобы этого не случилось. И, с болью убедившись в этом, он все же спросил:

— Клянешься головой?

— Клянусь!

Именно этот триумф Фанфана, как мы уже говорили, привел к тому, что Пастенак с той поры был вечно зелен от зависти. Ну а теперь пусть его отведут в камеру, будут судить и осудят, нам нет до него дела, — ведь неизвестно, встретимся ли мы когда-нибудь ещё с этой мерзкой личностью. Поэтому скорее за Фанфаном, который шагает, насвистывая! Как он счастлив! Не так от того, что осуществил свою месть и совершил такой подвиг, но скорее потому, что все время думает о графине Дюбарри — именно это привело его на вершину блаженства! Фанфан влюбился в графиню по уши! Всем телом ощущал её камею и дрожал от возбуждения. Вернулся в "Ля Туалетт", чтобы забрать перчатки, заказанные Элеонорой. Графини уже не было, но все ещё висел аромат её сильных духов. Шагая по улицам домой, он старался не дышать, чтобы аромат духов графини не исчез из его ноздрей…

5

Не исключено, что решение, принятое Фанфаном спустя два месяца, отчасти было вызвано и его встречей с графиней Дюбарри: Фанфан решил уйти от Элеоноры! Теперь он только и думал о графине, об ослепительной её красе, превосходившей всех остальных женщин — а у Элеоноры Колиньон этот неблагодарный замечал теперь одни недостатки. А доказательством того, что он потерял голову из-за графини Дюбарри, было то, что он не словом не обмолвился о встрече, а камею с портретом графини укрыл в своей комнате. К тому же он боялся, что Клеменс, продавщица у Лабилля, в один прекрасный день навестит Элеонору, начнет рассказывать о его подвиге, а он сам, Фанфан, неизбежно выдаст — ну, например, вдруг покраснеет, как рак чувства, испытываемые им к графине; бедняга думал, что по его лицу все видно.