Валерио Манфреди - Александр Македонский. Пределы мира Страница 30

Сизигамбис Александру: здравствуй!

Ко мне пришли представители народа уксиев, чтобы попросить меня заступиться за них перед тобой. Понимаю, что ты оскорблен, но наказание, которое ты хочешь наложить на них, ужаснее самой смерти. Ведь нет ничего мучительнее, чем быть оторванным от земли, на которой жил с раннего детства, от родников, из которых утолял жажду, от полей, кормивших тебя, от вида, как солнце поднимается и заходит за родные горы.

Ты несколько раз называл меня матерью, именем очень нежным, предназначенным только Олимпиаде, родившей тебя в царских палатах Пеллы. Сейчас в силу великого титула матери, которым ты сам меня наградил, я призываю тебя выслушать меня, как ты слушал свою родную мать: убереги этот народ от муки лишения родины.

Вспомни о своей родине! Эти несчастные ничем перед тобой не провинились, кроме одного: они защищали свою землю и свои дома.

Имей жалость!

Письмо тронуло Александра и угасило его гнев; он согласился оставить уксиям их высокогорье и наложил на них ежегодную дань в пятьсот скаковых коней, две тысячи вьючных животных и мелкого скота. Они согласились, подумав, что этот вспыльчивый юноша и его дикие воины все равно больше не вернутся за их козами и быками, и потому не стоит отказываться.

Утихомирив высокогорное плато, Александр отправился еще выше, в ущелье, называемое Персидскими воротами, поперек которого, на самом высоком месте, сатрап Ариобарзан велел построить защитную стену. Проход уже прослыл неприступным. Войско выступило леденящим утром еще до рассвета, над плато хлестал ветер, а с серого неба начал падать снег.

ГЛАВА 20

Дорога к Персидским воротам делалась все круче, пока не превратилась в омытое ливнями скалистое ущелье со скользкими стенами. Передвигаться приходилось с большими усилиями под сильным снегопадом или по голому льду, на котором лошади и мулы скользили и калечились, ломая ноги. Потребовался почти целый день, чтобы авангард достиг первых отрогов подъема к стене, защищавшей ущелье.

Но пока Александр собирал фракийских и агрианских вождей, чтобы решить, как, воспользовавшись темнотой, взобраться на крутой откос, вдруг раздался шум — это персидские солдаты скатывали со стен огромные валуны, вызывая обширные оползни.

— Прочь! Прочь! Назад! — закричали все.

Однако камни катились быстрее, чем бежали люди. Щебень, устремляясь вниз, учинил среди македонского войска настоящее побоище. Сам Александр был ранен, получив множество ушибов, хотя, к счастью, все кости остались целы. Он отдал приказ скорее отступать. Тем временем вражеские солдаты взялись за луки и, хотя снегопад все усиливался, и было почти ничего не видно, стали пускать сверху стрелы — в кучу, не целясь.

— Щиты! — крикнул Лисимах, командовавший штурмовиками. — Поднять щиты над головой!

Солдаты выполнили приказ, но персы бегали вдоль края ущелья и поражали тех, кто до сих пор не понял, что происходит. Только полная темнота остановила избиение, и Александру с большим трудом удалось вывести войско на более широкое место, где можно было разбить лагерь. Все чувствовали себя глубоко подавленными. Погибло много товарищей, а еще больше получили ранения и теперь кричали от боли — пораженные стрелами, с искалеченными руками и ногами, сломанными костями.

Филипп и его хирурги взялись за работу при свете ламп: они зашивали раны, извлекали из живой плоти солдат наконечники стрел и дротиков, вправляли переломы, фиксируя конечности повязками и деревянными шинами, а когда не хватало материала, использовали даже древки копий.

Один за другим в царский шатер сошлись товарищи, чтобы держать совет. Не было ни огня, ни углей, чтобы согреться, но висевшая на центральном шесте лампа рассеивала слабый свет, а с ним появлялось и чувство тепла. Здесь особенно бросалась в глаза та невероятная и драматическая перемена, что в последние несколько дней произошла в их жизни: из неги и роскоши вавилонских и сузских дворцов они угодили в холод и лишения нового отчаянного предприятия.

— Сколько их, как вы думаете? — заговорил Селевк.

— Кто знает, — ответил Птолемей. — По-моему, несколько тысяч. Если Ариобарзан решил удерживать перевал, он не стал бы этого делать с малочисленным и плохо вооруженным войском. Наверняка у него отборные солдаты и их больше чем достаточно.

В этот момент, стуча зубами, вошел Евмен, синий от холода. На плече у него был футляр со свитками, тростинкой для письма и чернилами — принадлежностями, при помощи которых он каждый вечер вел свой «дневник».

— Подсчитал потери? — спросил его Александр.

— Потери тяжелые, — ответил секретарь, пробежав глазами по листу. — Не меньше трехсот убитых, сотни раненых.

— Что будем делать? — спросил Леоннат.

— Мы не можем их бросить на съедение волкам, — ответил Александр. — Нужно принести их.

— Но мы понесем еще большие потери, — сказал Лисимах. — Если пойдем сейчас, то переломаем себе кости среди скал, а если отправимся завтра, при свете дня, то враги в этом проклятом ущелье перебьют нас сверху.

— Я иду, — отрезал царь. — Я не оставлю этих парней не погребенными. А вы, если боитесь, можете за мной не следовать. Вы свободны в своем выборе.

— Я с тобой, — проговорил Гефестион, вставая, словно готовый отправляться немедленно.

— Ты прекрасно знаешь, что дело не в страхе, — возразил задетый за живое Лисимах.

— Ах, не в нем? А в чем же тогда?

— Что толку ссориться! — вмешался Птолемей. — Так мы ничего не решим. Постараемся что-нибудь придумать.

— Я… Возможно, у меня есть решение, — сказал Евмен. Все обернулись к царскому секретарю, а Леоннат покачал головой, подумав, что вечно этот коротышка-грек знает больше других.

— Решение? — переспросил Александр. — И какое же?

— Минутку, — ответил Евмен. — Я сейчас вернусь. Вскоре он действительно вернулся с одним из местных проводников.

— Говори, не бойся, — велел секретарь. — Царь со своими друзьями тебя слушает.

Поклонившись Александру и товарищам, проводник начал говорить на довольно понятном греческом. Его акцент смутно напоминал кипрский.

— Откуда ты? — спросил Александр.

— Я ликиец из окрестностей Патары. Был отдан в рабство мальчиком за долг моего отца его хозяину-персу, некому Арсаку. Тот взял меня с собой в Персию и доверил мне пасти скотину на здешних лугах. Я знаю эти горы, как свои пять пальцев.

Присутствующие так и присвистнули, поняв, что в руках у этого бедняги неожиданно оказалась судьба всего войска.

— Если вы вернетесь в эту горловину, — продолжил тот, — персы перебьют вас раньше, чем вы доберетесь до подножия стены. Там могут передвигаться лишь маленькие отряды. Однако в часе ходьбы отсюда я знаю одну дорогу, что поднимается через лес. Это овечья тропа, где пройти может лишь один человек, а лошадям приходится завязывать глаза, чтобы они не видели обрывов. Но через четыре-пять часов можно добраться до вершины и оказаться у персов в тылу.