Виталий Гладкий - Сокровище рыцарей Храма Страница 30

А тут еще война… Народ начал роптать. Так недолго и до революции. А что такое революция, Шиловский знал не понаслышке. В декабре 1905 года, спустя два месяца после того, как его зачислили в штат московской сыскной полиции, ему пришлось с оружием в руках штурмовать баррикады, сооруженные восставшими пролетариями. Классовая ненависть рабочих к власть имущим поразила молодого полицейского агента до глубины души.

Уже тогда Шиловский решил, что в случае очередной революционной заварухи, только обширнее по масштабам, а значит, более кровавой и непредсказуемой по последствиям он постарается остаться в стороне от этого процесса; а в том, что народ взбунтуется, Шиловский был уверен. Но как тогда ему, сыну небогатого мещанина, у которого за душой только жалованье надзирателя сыскной полиции, не остаться на бобах, вдруг придется оставить службу-кормилицу?

Когда Шиловский узнал от Остапа Кучера о тайном захоронении на Китаевском погосте, надзирателю вдруг подумалось, что судьба предоставляет ему шанс. И грех было им не воспользоваться. Но как найти ту могилу? В этом мог помочь только Васька Шнырь.

Увы и ах, их встреча теперь откладывается на неопределенное время…

Шиловский, раздосадованный до глубины души, снова начал рассматривать портрет неизвестного жигана, который ранил одного полицейского и едва не отправил на тот свет пристава, верного помощника надзирателя. Семиножко, конечно, был хитер и сам себе на уме, но отличался повышенным служебным рвением и исполнительностью. Поэтому Шиловский доверял ему серьезные дела и откровенно обсуждал с ним различные проблемы.

«Может, взять его в долю? Если в том ящике и впрямь что-то есть… — думал надзиратель. — Надо ведь кому-то довериться. Самому мне не удастся сделать все тайно и скрытно. Но где взять верных людей? Петр Мусиевич, пожалуй, лучшая кандидатура. Но он хитер… очень хитер. Сам себе на уме. Поди, знай, что там у него под черепушкой творится. Нет-нет, не торопись! Нужно все как следует обмозговать, подумать без спешки…»

А в это время «лучшая кандидатура» сидела в таратайке извозчика и держала курс на Шулявку. Семиножко соврал Шиловскому. Да, действительно, он по запарке поначалу не узнал жигана, который появился перед ним внезапно — выскочил откуда-то как черт из табакерки. Пристав вообще его не разглядел, если по правде. Но потом, когда ему принесли портрет, Семиножко едва не охнул — это был Серега Матрос!

Художник выделил главное — глаза. На них-то как раз пристав, в отличие от своих подчиненных, и не обратил должного внимания, потому что успел заметить только макушку жигана, который боднул его, словно бык, головой в грудь. Глазищи у Матроса были как у сумасшедшего — большие, круглые и какие-то отмороженные. Поговаривали, что Серега Матрос балуется марафетом.

Семиножко уже доводилось встречаться с Матросом. Мало того, в юные годы жиган был его личным тайным агентом. Пока не сел. А когда он вернулся с каторги, Семиножко счел благоразумным прекратить с ним все контакты.

При первой же встрече Серега сказал приставу: «Все, мы друг друга не знаем. Начнете доставать или заложите братве — убью». Семиножко почему-то сразу поверил этим суровым словам и пообещал забыть прошлое.

Каторга здорово изменила Матроса. Он закалился, стал очень сильным и, главное, бесшабашным. Наверное, ему была только одна дорога — на тот свет. Он мог погибнуть в любой момент — и во время разборок с жиганами, когда подтверждал свой высокий статус в бандитской среде, и когда шел на дело. После 1905 года полиция особо не миндальничала и пускала в ход оружие, долго не думая.

Но тут Серегу Матроса заприметил Федька Графчик и приблизил к себе, сделав его и своим телохранителем, и своего рода «начальником контрразведки». Матрос вычислял полицейских агентов и добровольных стукачей в воровской среде и вершил над ними суд.

Поскольку у него теперь была солидная «должность», Серега Матрос поневоле остепенился и очень редко попадал в поле зрения сыскной полиции. И тем более странно, что он так среагировал на попытку полицейских произвести арест. Ведь за ним ничего серьезного уже давно не числилось. Что касается нагана, то Семиножко не сомневался, что благодаря опытным адвокатам, состоящим на содержании у Графчика, Серегу выпустили бы на другой день.

Тогда почему такая бурная реакция? Что за этим кроется? Семиножко всеми фибрами своей хохлацкой души чувствовал, что наклевывается какое-то большое дело. Ведь не зря же Шиловский просил его не распространяться перед полицейским начальством, когда приказал без шума взять Ваську Шныря и доставить не в участок, а лично к нему. Похоже, надзиратель хочет все победные лавры приписать себе.

«Ну, нет, — думал Семиножко. — Так дело не пойдет. Не век же мне в приставах ходить. Может, я тоже хочу в высоком кресле сидеть, попивать шампанское и кофий и отдавать приказы нижним чинам, а не бегать, как пес, по участку, высунув язык…»

Пристав хорошо понимал, что до Васьки Шныря ему в скором времени не добраться. Васька был ловким и хитрым, как змей. Он теперь ляжет на дно, и попробуй его оттуда выковырять.

Но что касается Матроса, то здесь у пристава был хороший шанс. Несмотря на то что Серега отказался сотрудничать с полицией, Семиножко при помощи своих тайных осведомителей вел за ним негласное наблюдение. Он все еще не терял надежд, что Матрос снова начнет доносить на своих дружков. Хотя бы из-за корысти или чувства мести. Мало ли какие расклады могут случиться среди мазуриков и жиганов. А Серега Матрос много чего знал.

Семиножко был мудр и терпелив. Несмотря на категорический отказ иметь дело с полицией, Матрос все же был на крючке. Пристав не стал его подсекать только потому, чтобы он и впрямь не сорвался окончательно, а попустил леску, дабы создать у Сереги ощущение полной свободы. Но Семиножко был уверен, что в нужный момент он всегда сможет совладать со своим бывшим агентом и заставит его делать то, что требуется.

Похоже, это время наступило. Семиножко нащупал в кармане револьвер и с удовлетворением ухмыльнулся. Он успел переодеться в штатское и теперь, как ему казалось, ничем не отличался от мещан, фланирующих вечерней порой по Крещатику и Прорезной.

Увы, пристав не заметил недобрый взгляд, которым одарил его извозчик. Видимо, он считал Семиножко даже не чиновником в штатском, а неудачно замаскировавшимся полицейским филером, коих после 1905 года расплодилось великое множество.

Пристав был уверен, что сегодня Серега Матрос ни в коем случае не будет гулять в одной компании с Графчиком — чтобы не подставить своего хозяина. Он должен какое-то время отлеживаться в своей «норе». А где находится эта нора, Семиножко знал.