Бернард Корнуэлл - Король зимы Страница 30

— Дерфель! Лисат! Ваша хижина! — прокричал Овейн, и я, не успев опомниться, подчинился приказу.

Отбросив меч, я метнул горящую головешку в дверь и буквально вполз в низкий проем. Дети заверещали. Полуобнаженный человек прыгнул на меня с ножом. Я с трудом увернулся, споткнулся, упал на девочку и нанес удар копьем ее отцу. Острие скользнуло по ребру, мужчина начал валиться на меня. Вот-вот его нож вонзится мне в горло! Но Лисат подоспел вовремя и ударил его копьем. Человек согнулся пополам, прижал руки к животу. Лисат выхватил нож и устремился к вопящим детям. Я поскорее вынырнул наружу. Наконечник моего копья был окровавлен. Овейну я сказал, что в хижине был лишь один мужчина.

— Пошли! — крикнул Овейн. — Деметия! Деметия!

Мы все выкрикивали этот ложный пароль, название ирландского королевства Энгуса Макайрема, что к западу от Силурии.

Хижины опустели, и мы начали преследовать рудокопов, метавшихся в темных закоулках деревни. Одни из них пытались убежать, другие вдруг останавливались и кидались в драку. Несколько человек даже выстроились в неровную боевую линию и с копьями, пиками и топорами атаковали нас. Но люди Овейна легко и даже с некоторым презрением отражали удары черными щитами, а потом сами пустили в ход мечи и копья. И я был среди этих умелых убийц. Пусть Господь простит меня, но этой ночью я убил второго в моей жизни человека, а может, даже и третьего. Первого я поразил ударом копья в горло, второго — в пах. Меч этой ночью я в ход не пускал, потому что считал, что для такого грязного дела клинок Хьюэла не подходит.

Все закончилось быстро. Деревня внезапно опустела и затихла. Нам попадались лишь мертвые и не успевшие убежать женщины и дети. Мы убили всех, кого нашли. Мы убили их животных. Мы сожгли их телеги для перевозки угля. Мы подожгли торфяные крыши их хижин. Мы потоптали их огороды. И наконец стали рыскать повсюду в поисках сокровищ. Откуда-то из темноты прилетело несколько стрел, но никто из нас не был даже ранен.

В хижине вождя отыскались горстка римских монет, золотые слитки и серебряные бруски. Это была самая большая хижина, шагов двадцать в поперечнике. Неровное пламя горящих головешек, заменявших нам факелы, освещало раскинувшееся на полу тело мертвого вождя, его пожелтевшее лицо и разрезанный, развороченный живот. Рядом в луже крови валялись убитые женщина и двое детей. Третий ребенок, девочка, лежал под промокшей от крови шкурой, и мне показалось, что ее рука дернулась, когда один из наших споткнулся о нее. Но я притворился, будто ничего не заметил. В темном углу заверещал еще один ребенок и был тут же зарублен.

Бог и его ангелы милосердны. Да простит Господь мои прегрешения. Только перед одним человеком открылся я, но она не священник и не может отпустить мне мой смертный грех. В чистилище, а может, и в аду мне еще встретятся эти убиенные младенцы. Их отцы и матери получат мою душу взамен отнятых детей. Кара постигнет меня.

Но оставался ли у меня выбор? Я был молод, я хотел жить, я дал клятву, я, в конце концов, следовал приказам своего командира. И я убивал только тех, кто на меня нападал. Но разве это может служить оправданием столь великого греха? Моим спутникам грехом это и вовсе не казалось. Они просто убивали людей из другого племени, как бы существ другой породы. Но я воспитывался на Торе, куда стекались люди всех рас и всех племен, и хотя Мерлин сам был племенным вождем и превыше всего превозносил звание бритта, он никогда не возбуждал в нас ненависти к другим племенам. И я, его ученик, не мог убивать людей только за то, что они из иного племени.

И все же смог! Убил. И пусть Господь простит мне этот грех и другие грехи, слишком многочисленные, чтобы все их припомнить.

Мы ушли перед рассветом. Долина дымилась горячей кровью. Торфяник источал смердящий запах смерти и оглашался воплями вдов и сирот. Овейн дал мне золотой слиток, два серебряных бруска и горсть монет, и, да простит меня Бог, я оставил их себе.

Глава 6

Осень плодоносит битвами и сражениями. Всю весну и лето саксы на лодках переправляются на наш восточный берег, а осенью пытаются вновь обрести свои отобранные земли. Это последний всплеск войны, перед тем как зима скует воду и землю.

Именно осенью в год смерти Утера я впервые сразился с саксами. Не успели мы вернуться с запада после сбора налогов, как услыхали о набеге саксов на восточное побережье. Овейн отдал нас под командование своего капитана, звавшегося Гриффид ап Аннан, и послал на помощь Мелвасу, королю Белга, данника Думнонии. Мелвас должен был оборонять наш южный берег от вторжения саксов, которые в тот мрачный год после погребального костра Утера воспрянули и война вновь всколыхнулась. Овейн остался в Кар Кадарне, потому что в Королевском совете затеялся острый спор о том, кто будет отвечать за воспитание Мордреда. Епископ Бедвин желал растить короля в своем доме, но тех, кто не поклонялся Христу, в совете было большинство, и они воспротивились тому, чтобы Мордреда воспитывали христиане. Бедвин и его партия восставали против того, чтобы король-ребенок воспитывался язычником. Овейн, который бахвалился, что поклоняется всем богам одинаково, брался всех рассудить.

— Вовсе не важно, в какого бога верит король, — толковал он нам перед походом, — потому как король должен уметь драться, а не молиться.

Он остался доказывать другим свою правоту, а мы ушли убивать саксов.

Гриффид ап Аннан, наш капитан, был тощим, угрюмым человеком. Насупившись, он бурчал, что Овейн просто не хочет допустить Артура к воспитанию Мордреда.

— Не то чтобы Овейн не любит Артура, — поспешно добавлял он, — но коли власть над королем принадлежит Артуру, то и вся Думнония принадлежит ему.

— Разве это так плохо? — спросил я.

— Для меня и для тебя, мальчик, лучше, чтобы земля наша принадлежала Овейну.

Гриффид коснулся пальцем одного из золотых торквесов на шее, давая мне понять, что Овейн — это богатство.

Все они называли меня парнишкой или мальчиком потому, что я был не только самым юным в войске, но и не освященным кровью в настоящей битве. Из-за того, что мне однажды удалось избежать ямы смерти друида, они верили, будто я могу приносить удачу. Все люди Овейна, как и любой солдат, были ужасно суеверными. Они пытались разгадать тайный смысл каждого предзнаменования, толковали его и обсуждали с особым трепетом. Всякий из них носил с собой заячью лапу или камень, в который ударила молния, и уж никто не стал бы надевать правый башмак прежде левого или точить копье в своей собственной тени. В наших рядах была горсточка христиан, и мне казалось, что они-то должны были выказывать меньше страха перед богами, духами и призраками, но эти были столь же суеверными, как и все остальные.