Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо Страница 31

Началась помпезная церемония «ввода во владение», До сих пор я содрогаюсь от омерзения при воспоминании об этом гнусном спектакле. Мне тошно вспомнить, как наш доблестный рыцарь Франсиско де Орельяна громогласно, сохраняя полную серьезность, на чистом кастильском наречии зачитывал «Рекеримьенто» 21, в котором не понимавшим ни слова индейским касикам сообщалось, что отныне они не свободные лица, а рабы испанского короля. Их призывали покаяться в языческих грехах, обратиться к христовой вере, а они… Они приплясывали от удовольствия — до того им нравился неизвестный и такой забавный обычай этих невесть откуда взявшихся чужеземцев. Они с восторгом щупали наше знамя, смеялись и били себя по бедрам, когда Орельяна, подняв ввысь обнаженный меч, обрушивал на их головы страшные слова требования «Рекеримьенто»:

— «…Если же вы не сделаете требуемого или хитростью попытаетесь затянуть решение свое, заверяю вас, что с помощью божьей я пойду во всеоружии на вас… и ваших жен и детей велю схватить и сделать рабами… и вам причиню наивозможнейшее зло и ущерб…»

Процедура «ввода во владение» продолжалась довольно долго. Размахивал Библией патер Карвахаль, совершая богослужение, на огромном костре сжигался маленький идол, которого прихватил преподобный отец еще в Кито, снова сверкал на солнце меч Орельяны и слышался громкий голос конкистадора. Под конец касики откровенно заскучали, и двое из них уселись на землю как раз во время заключающей «ввод во владение» общей молитвы.

Чувство жгучего стыда, сознание того, что все мы являемся участниками постыдного, низкого преступления, не покидало меня во время церемонии. Так и подмывало выбежать из строя и крикнуть: «Да переведите же им, объясните индейцам, что происходит! Они ведь не понимают ни слова! Это обман!»

Но я стоял как вкопанный, с горечью замечая, что лица остальных наших солдат, в том числе и Хуана де Аревало, хранят выражение торжественности и удовлетворения происходящим святотатством. Только губы моего недруга Гарсии де Сории кривились ядовитой усмешкой да Мехия угрюмо хмурил широкие брови.

Когда, наконец, циничная комедия закончилась, касики уплыли на своих каноэ, а мы разбрелись по селению. У порога хижины меня нагнал тощий Гарсия.

— Послушай, Блас, — сказал он заискивающе. — Ты все еще сердишься на своего старого друга Сорию?

Я хмуро отвернулся. Но он не отставал.

— Забудем прошлые неприятности, — зашептал он мне на ухо. — Я видел, как противен тебе был сегодняшний балаган. Поверь, я понимаю тебя и разделяю твои чувства. Но я привык, я видел еще не такое…

— Гарсия, — холодно оборвал я его. — Ты думаешь, я смогу когда-либо простить тебе того, что ты сделал с Апуати? Напрасно, Гарсия, память у меня отличная…

— Э-э, — огорченно отмахнулся он. — Я ведь тогда не знал, что она твоя…

Он замялся и вздохнул. Помолчав, Гарсия тихо добавил с неожиданно прозвучавшей печалью в голосе:

— Ты считаешь меня жестоким негодяем… Жаль… Это. жизнь научила меня смотреть на индейцев, как на зверей… Если бы ты увидел хоть частичку того, что видел я, и твое сердце превратилось бы в камень. А я… Я помню, как в войске Беналькасара, когда мы шли на Кундинамарку, индейцам носильщикам рубили головы. Рубили за то, что они устали. Рубили потому, что не хотели расковывать цепь… Эх, ты, молодой идальго!.. Ты обвиняешь меня, а я…

Он отвернулся, и мне почудилось, что в его глазах блеснули слезы.

Усилием воли я поборол в себе неприязнь к этому человеку и негромко произнес:

— Я не сержусь, Гарсия…

Не поворачиваясь, он быстрым движением сорвал со своего пояса короткую дагу 22 и протянул мне.

— Возьми, Блас, пусть эта шпага соединит нас с тобой… Я так нуждаюсь в твоей дружбе, дорогой мой Блас…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРЕДАТЕЛЬСТВО ИЛИ…

Вечером, когда солдаты разошлись по хижинам и улеглись спать, я заступил на дежурство по охране лагеря. Я неторопливо похаживал по деревенской площади и размышлял о событиях минувшего дня. «Ввод во владение» и навязчиво набивавшийся мне в друзья Гарсия-Скелет, чье поведение я никак не мог объяснить, давали пищу для раздумий. Но чаще всего я возвращался в мыслях к словам капитана Орельяны, который объявил во всеуслышание о скором возвращении назад — туда, где ждал нас Гонсало Писарро с остатками своего войска. Обычно красноречивый, на этот раз сеньор капитан был скуп на слова. «Так повелевает мне долг, — сказал он. — Завтра же начинаем готовиться в обратный путь».

В обратный путь… Да, разумеется, мы непременно должны были вернуться к своим товарищам, которые погибали от голода в безлюдных лесах. Бросить их на произвол судьбы было бы низким предательством. Однако, признаться, я плохо представлял себе, как нам удастся преодолеть на своей жалкой бригантине бурное течение реки — ведь обратный путь надо будет проделать вверх по Напо. На веслах? Но плыть предстоит многие лиги, вряд ли наших сил хватит на эту геркулесову работу. Быть может, стоит отправиться навстречу Писарро по берегу? Но поход через затопленные, заболоченные леса продлится слишком долго, а провизии, которую мы захватили с собой, едва хватит самим на время пути. Мой разум отказывался решить эту головоломную задачу.

Шелест чьих-то осторожных шагов вывел меня из задумчивости. Я притаился в тени хижины: если это враг, внезапность должна стать моим, а не его оружием. Шаги становились громче, я слышал, что идут двое. Но кто? Индейцы или наши?

— Стой… Я не хочу, чтобы нас вместе увидел часовой, — раздался в темноте приглушенный голос. — Ступай… И помни — от тебя зависит многое… Если не хочешь делиться с оравой Гонсало — действуй…

Я вздрогнул: мне почудился голос Франсиско де Орельяны.

— Постараюсь, будьте спокойны, начну с утра, — ответил ему громкий хрипловатый шепот. — Ха! Ловко это вы, сеньор капитан!.. До завтра, сеньор капитан…

Ответа не последовало. Я услышал быстро удаляющиеся шаги.

«Сеньор капитан!..» В самом деле, Орельяна… Но что за странная секретность? Кто с ним? И причем тут Гонсало?

Человек, говоривший с капитаном, был уже совсем близко. Я прижался к стене. Нет, он меня не заметил— тенью проскользнул мимо и, уже не таясь, вышел на залитую лунным светом площадь.

Теперь я видел, кем был таинственный собеседник сеньора капитана: эту нескладную тощую фигуру я узнал бы из тысячи других.

Это был снова он — Гарсия де Сория.

Под утро меня сменил Андрес Дуран, и я, устав от догадок, уснул в своей хижине крепким сном праведника. Пробудился я поздно и долгое время лежал с закрытыми глазами, лениво прислушиваясь к голосам о чем-то горячо спорящих солдат. Содержание их спора дошло до меня не сразу, но по тому, как сердито они кричали друг на друга, можно было догадаться, что страсти разгорелись не на шутку. Различив голос Хуана, я приоткрыл глаза и изумленно приподнялся с травяной подстилки: сцена, представшая взору, не могла не удивить меня.