Джеймс Купер - Том 6. Зверобой или Первая тропа войны Страница 31

Зверобой опустил ружье и, высоко подняв голову, стоял твердо, как сосна в безветренное июньское утро, тогда как краснокожий испустил пронзительный вой, выскочил из-за кустов и побежал через лужайку, потрясая томагавком. Зверобой все еще стоял с разряженным ружьем у плеча, и лишь по охотничьей привычке рука его машинально нащупывала роговую пороховницу и шомпол. Подбежав к врагу футов на сорок, дикарь швырнул в него свой топор. Но взор минга уже затуманился, рука ослабела и дрожала; молодой человек без труда поймал за рукоятку пролетавший мимо томагавк. В эту минуту индеец зашатался и рухнул на землю, вытянувшись во весь рост.

— Я знал это, я это знал! — воскликнул Зверобой, уже готовясь загнать новую пулю в дуло своего карабина. — Я знал, что этим кончится, когда поймал взгляд этой твари. Человек сразу все замечает и стреляет очень проворно, когда опасность грозит его жизни. Да, я знал, что этим кончится. Я опередил его на одну сотую долю секунды, иначе мне пришлось бы плохо. Пуля пролетела как раз мимо моего бока. Говорите, что хотите, но краснокожий совсем не так ловко обращается с порохом и пулей, как бледнолицый. Видно, нет у них к этому прирожденной способности. Даже Чингачгук хоть и ловок, но из карабина не всегда бьет наверняка.

Говоря это, Зверобой зарядил ружье и швырнул томагавк в пирогу. Приблизившись к своей жертве, он в печальной задумчивости стоял над ней, опершись на карабин. В первый раз ему пришлось видеть человека, павшего в бою, и это был первый ближний, на которого он поднял руку. Ощущение было совершенно новым для него, и к торжеству примешивалась жалость. Индеец еще не умер, хотя пуля насквозь прострелила его тело. Он неподвижно лежал на спине, но глаза его наблюдали за каждым движением победителя, как глаза пойманной птицы за движением птицелова. Он, вероятно, ожидал, что враг нанесет ему последний удар, перед тем как снять скальп, или, быть может, боялся, что это жестокое дело совершится еще прежде, чем он испустит дух. Зверобой угадал его мысли и с печальным удовлетворением поспешил успокоить беспомощного дикаря.

— Нет, нет, краснокожий, — сказал он, — тебе больше нечего бояться Снимать скальпы не в моем обычае.

Я сейчас подберу твой карабин, а потом вернусь и сделаю для тебя все, что могу. Впрочем, мне нельзя здесь слишком долго задерживаться: три выстрела подряд, пожалуй, привлекут сюда кого-нибудь из ваших чертей. Последние слова молодой человек произнес про себя, разыскивая в это время ружье, которое нашел там, где хозяин его бросил.

Зверобой Отнес в пирогу ружье индейца и свой карабин, а потом вернулся к умирающему.

— Всякая вражда между нами кончена, краснокожий, — сказал он. — Ты можешь не беспокоиться насчет скальпа и прочих жестокостей. Надеюсь, я сумею вести себя, как подобает белому.

Если бы взгляд мог полностью выражать мысли человека, то, вероятно, невинное тщеславие Зверобоя и его бахвальство своим цветом кожи получили бы маленький щелчок, но он прочитал в глазах умирающего дикаря лишь благодарность и не заметил горькой насмешки, которая боролась с более благородным чувством.

— Воды! — воскликнул несчастный. — Дай бедному индейцу воды!

— Ну, воды ты получишь сколько угодно, хоть выпей досуха все озеро. Я сейчас отнесу тебя туда. Мне так и рассказывали о раненых: вода для них величайшее утешение и отрада.

Сказав это, Зверобой поднял индейца на руки и отнес к озеру. Здесь он прежде всего помог ему утолить палящую жажду, потом сел на камень, положил голову раненого противника к себе на колени и постарался, как умел, облегчить его страдания.

— Грешно было бы с моей стороны не сказать, что пришло твое время, воин, — начал он. — Ты уже достиг средних лет и при твоем образе жизни, наверное, натворил немало. Надо подумать о том, что ждет тебя впереди. Краснокожие, как и белые, в большинстве случаев не думают успокоиться в вечном сне, и те и другие собираются жить в ином мире. Каждого из нас будут судить на том свете по его делам. Я полагаю, ты знаешь об этом довольно и не нуждаешься в проповедях. Ты попадешь в леса, богатые дичью, если был справедливым индейцем, а если нет, то будешь изгнан в пустыню. У меня несколько иные понятия на этот счет. Но ты слишком стар и опытен, чтобы нуждаться в поучениях такого юнца, как я.

— Хорошо! — пробормотал индеец. Голос его сохранил свою силу, хотя жизнь его уже клонилась к закату. — Молодая голова, старая мудрость.

— Когда наступает конец, нам порой утешительно бывает знать, что люди, которых мы обидели или пытались обидеть, прощают нас. Ну так вот, я совершенно позабыл, что ты покушался на мою жизнь: во-первых, потому, что ты не причинил мне никакого вреда; во-вторых, потому, что ничему другому тебя не учили и мне совсем не следовало бы тебе верить, и, наконец, самое главное, потому, что я не могу таить зло против умирающего, все равно — язычник он или христианин. Итак, успокойся, поскольку речь идет обо мне, а что касается всего прочего, то об этом ты знаешь лучше, чем я.

Подобно большинству людей своего племени и подобно многим из нас, умирающий больше думал об одобрении тех, кого он собирался покинуть, чем об участи, поджидавшей его за могилой. И, когда Зверобой замолчал, индеец пожалел, что никто из соплеменников не видит, с какой твердостью переносит он телесные муки и встречает свой конец. С утонченной вежливостью, которая так часто бывает свойственна индейскому воину, пока его не испортило общение с наихудшей разновидностью белых людей, он постарался выразить свою благодарность.

— Хорошо, — повторил он, ибо это английское слово чаще других употребляется индейцами — хорошо, молодая голова и молодое сердце. Хотя и старое сердце не проливает слез. Послушай индейца, когда он умирает и не имеет нужды лгать. Как тебя зовут?

— Теперь я ношу имя Зверобой, хотя делавары говорили, что когда я вернусь обратно с военной тропы, то получу более почетное прозвище, если его заслужу.

— Это хорошее имя для мальчика — плохое имя для воина. Ты скоро получишь лучшее. Не бойся! — в своем возбуждении индеец нашел в себе достаточно сил, чтобы поднять руку и похлопать молодого человека по груди — Верный глаз, палец-молния, прицел-смерть… Скоpo — великий воин… Не Зверобой — Соколиный Глаз… Соколиный Глаз… Соколиный Глаз… Пожму руку!..

Зверобой, или Соколиный Глаз, как впервые назвал его индеец (впоследствии это прозвище утвердилось за ним), взял руку дикаря, который испустил последний вздох, с восхищением глядя на незнакомца, проявившего столько проворства, ловкости и твердости в таком затруднительном и новом для него положении.