Мариена Ранель - Маски сброшены Страница 31

Горничная Анфиса подскочила к госпоже и своей крепкой рукой обхватила её ослабленный стан.

— Ну что же вы поднялись с постели, барыня! — с ласковым упреком сказала Анфиса. — Вы так слабы!

— Не беспокойся, — сказала Елизавета. — Мне нужно поговорить с маменькой. Оставь нас, пожалуйста, наедине. И не бойся, я не упаду.

— Хорошо, барыня, — послушно сказала горничная, осторожно убирая свою руку, поддерживающую госпожу.

— Пройдемте, маменька, в мою спальню, — предложила Елизавета.

Элеонора Львовна молча и безропотно прошла за ней в её спальню и плотно закрыла за собой дверь.

— У тебя заботливая горничная, — отметила Элеонора Львовна. — Однако это нехорошо, что она не впускает к тебе родную мать.

— Извините, что принимаю вас таким образом и в таком виде, произнесла Елизавета, — но я плохо себя чувствую.

— Я это вижу, — сочувственно произнесла Элеонора Львовна.

— Чем я обязана вашему визиту? — поинтересовалась Елизавета.

Тон её был холодным, но вежливым.

— Ты бы легла постель, — предложила мать. — Едва на ногах держишься. Давай, я тебе помогу.

Она крепко взяла дочь под локоть и помогла добраться до постели, затем усадила её поудобнее и поправила подушки. Сама же устроилась в кресле, напротив нее.

— Чем я обязана таким переменам? — удивленно спросила Елизавета. Помнится, в последнюю нашу встречу вы сказали, что постараетесь забыть о моем существовании. А также сказали, что двери вашего дома навсегда закроются передо мной, если я разведусь с князем.

— Но ты с ним пока ещё не развелась, — заметила мать.

— Но я не переменила своего решения. Сейчас более, чем когда-либо я желаю развестись.

— Почему сейчас более, чем когда-либо? — поинтересовалась мать. — У тебя появился мужчина?

Елизавета внимательно посмотрела на нее, пытаясь определить по выражению её лица: известно ли ей что-либо о графе Вольшанском, а если известно, то что именно.

— А что если и так? — неопределенно ответила Елизавета. — Разве не вы мне это посоветовали?

— Стало быть, твое решение развестись с мужем связано с другим мужчиной? — сделала вывод Элеонора Львовна. — Но это же глупо: идти на такие жертвы ради мужчины, пусть даже очень замечательного.

— Развод для меня не жертва, а избавление. И я иду на него только ради себя. Но если вы пришли ко мне затем, чтобы, как в прошлый раз, говорить о разводе и моих отношениях с мужем, то вы напрасно теряете время. Я отказываюсь вас слушать. Эта тема исчерпана.

— Нет, я пришла не за этим, — возразила мать. — Я пришла, чтобы справиться о твоем здоровье. Я узнала, что ты больна.

— С какой быстротой разносятся слухи! — поразилась Елизавета. Впрочем, сколько я себя помню, вы всегда были в курсе всего и обо всем узнавали в первую очередь. Нужно отдать должное вашим источникам осведомления.

— Я очень беспокоюсь о тебе, Елизавета. Тебе угрожает опасность.

В интонации её голоса, действительно, чувствовалось искреннее беспокойство.

— Опасность, — медленно протянула Елизавета. — Как странно! Вы первая, маменька, кто вслух произнес это слово. До сих пор никто со мной не обмолвился об опасности, хотя это ясно, что её дух витает вокруг меня. Это ясно из чрезмерной бдительности моего сына и моих слуг и, наконец, из странности моей болезни. Но все либо боятся признать её существование либо берегут меня от излишних волнений. А я слишком слаба и раздавлена, чтобы самой разобраться во всем этом. Может быть, вы поможете мне, маменька?

— Я сама едва ли что-то знаю.

— Полно, маменька! Вы знаете многое, иначе вы не говорили бы с такой уверенностью об опасности. Только что вы были так искренны, не будьте же снова фальшивы. На мою жизнь покушались, не так ли?

— Похоже, что так, — вынуждена была признать княгиня Элеонора Львовна.

— И вам известно, кто?

— Нет, — возразила Элеонора Львовна. — Этого мне неизвестно.

Если бы Елизавета была в своем обычном состоянии, она уловила бы волнение и неискренность в голосе матери, словно та что-то скрывала. Но внимание Елизаветы было рассеянным под влиянием плохого самочувствия.

— А что вам известно? — спросила дочь.

— Это был яд. Только какой яд и как он попал к тебе, я не знаю.

Громкий голос Алексиса, неожиданно появившегося в покоях Елизаветы, бесцеремонно вторгся в их разговор.

— О! Да тут, кажется, говорят о ядах! — воскликнул он. — Весьма занимательная тема!

Обе дамы вздрогнули от неожиданности и обратили свои лица на него. Они были изумлены и немного встревожены его поведением. Всегда тактичный, деликатный и сдержанный в эмоциях Алексей Дмитриевич Ворожеев, не позволял себе подобных невоспитанных выходок. Но ещё более, нежели его поведением они были изумлены и встревожены его видом. Дрожащие руки, взлохмаченные волосы, истерическая мимика лица и боль в глазах — все это говорило о том, что произошло нечто ужасное.

— Добрый вечер, бабушка! — с напускной торжественностью приветствовал Алексис княгиню Элеонору Львовну. — Давно не имел чести вас видеть. Как вы поживаете? Выглядите вы хорошо. А чувствуете себя как? Наверное, тоже неплохо. И каких-либо признаков, что вам не дает покоя совесть, не видно. И то, что ваша дочь находится… Однако как вы узнали о её болезни? Впрочем, какое это имеет значение? Вы всегда были в курсе всего. А коли вы были в курсе всего, то тогда, двадцать лет назад, вы, должно быть, знали, что собой представлял человек, которому вручали свою дочь. Вы наверняка знали о всех грешках, которые за ним водились. Вы не допустили бы даже малейшего пробела сведений о нем. И зная все это, вы с легким сердцем отдали самое чистое и благородное существо в руки этого ничтожества. Вы сделали несчастной свою дочь! Вы обрекли её на вечный ад! И если она сейчас в таком состоянии, в этом имеется и ваша вина.

В другое время княгиня Элеонора Львовна не стала бы выслушивать подобные обвинения в свой адрес. Она поступила бы примерно так: назвала бы внука «нахалом» или «невоспитанным грубияном», гордо встала бы с кресла и ушла, продемонстрировав обиду и возмущение. Но сейчас она на удивление Елизаветы не попыталась ни прервать его, ни возразить ему.

— Алексис, что с тобой? — с испугом и недоумением спросила Елизавета. — Ты никогда не позволял себе так разговаривать с бабушкой.

— Сейчас я похож на своего отца, не так ли, матушка? Во мне вдруг заговорили: его грубость, его нахальство и его бестактность. Увы, к моему великому несчастью, во мне помимо вашей крови течет и его кровь. И с этим ничего нельзя поделать. Я проклят! Я дитя двух врагов! Мы все прокляты! И это оттого, что мы связаны с этим человеком родственными узами. Но более других проклят я!