Тим Уиллокс - Религия Страница 31

— Вы можете рассказать мне что-нибудь еще? С кем он живет? Чем занимается? Как выглядит?

Карла покачала головой.

— Этот мир жесток к детям, — сказал он. — Откуда вы знаете, жив ли он еще?

— Он жив, — произнесла она пылко. — Ампаро видела его в своем волшебном стекле. — Она пожалела об этих словах, очевидно подтверждающих ее глупость.

Но он, напротив, был заинтригован.

— Эта девушка — кристалломант?

Она никогда не слышала такого слова.

— Кристалломант?

— Медиум между нашим и божественным миром, человек, который может через магический шар общаться с духами, постигать оккультное знание, предвидеть то, что еще не произошло.

— Да, Ампаро утверждает, что обладает подобными способностями. Ангелы говорят с ней. У нее бывают видения. Она видела вас, человека на золотом коне.

— Я не стал бы так уверенно делать подобный вывод, — сказал он. — Никак не хочу быть связанным пророчеством. Во всяком случае, пока.

Она кивнула.

— Вы правы, разумеется. Человек, которого она видела в стекле, был покрыт иероглифами.

Тангейзер отшатнулся, словно его ударили в грудь.

— Хотел бы я посмотреть на этот удивительный магический кристалл.

— Вы повергаете меня в недоумение, сударь, — сказала она. — Мне дали понять, что вы не особенно верите в Бога.

— В наши благословенные времена подобное утверждение может стоить человеку жизни.

— Я только хотела сказать, что меня удивляет ваша готовность поверить в видения Ампаро.

— Шарлатанов множество, но Ампаро совершенно бесхитростна. Хотя — чистое сердце не может служить защитой, когда речь идет об инквизиции. На самом деле подобная душевная чистота скорее проклятие. Я знал одного человека, обладающего подобным даром, и он заплатил за него. — Тангейзер на миг опустил глаза, словно воспоминание было мрачным. — Но ведь все мы затеряны во вселенной, которая бесконечно больше, чем нам дано познать. Или хотя бы представить.

Он посмотрел на Карлу.

— Мой друг Петрус Грубениус верил, что даже солнце — лишь горстка космической пыли, ничтожная в сравнении с окружающим ее пространством. То, что видно, то, что познано, ничтожно по сравнению с тем, что неизвестно, а большинство представлений о Боге основано на нашем невежестве. Ведь для того, чтобы существовали звезды и созвездия и чтобы они влияли на нашу жизнь, да и для ангелов добра и зла, царств и тайных сил, лежащих за пределами нашей досягаемости и выше наших мечтаний, не требуется какого-либо правящего божества. И даже нет нужды в идее творения, хотя это может показаться парадоксальным: но если у вечности нет конца, то, возможно, у нее нет и начала. То, что некий поток существует, — очевидно, потому что есть мы, гонимые, словно обломки корабля, по бурному морю. То, что в этом потоке имеется бесчисленное множество незаметных течений, тоже очевидно. Даже в слепом хаосе имеется смысл. А судьба — сеть, нити которой мы обнаруживаем, только когда попадаем в нее. Но религия, намеренно или нет, толкает легионы глупцов на то, чтобы называть друг друга дьяволами, отрицая внутреннюю сущность вещей. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его. Бог послал Своего единственного рожденного сына на смерть на кресте. Я молился и в мечети, и у алтаря, потому что мне приказывали так делать, и я подчинялся. Но я не услышал голоса Бога ни там, ни там и не ощутил Его милосердия. А в конце я слышал лишь истошные вопли тех, кто сжигал книги, и вой невыносимого ужаса.

Карла пристально смотрела на него. Она чувствовала себя еще более неуверенно, чем прежде. Но она поняла, что знает вещи, которые неведомы ему.

— Мне не хватает знаний, чтобы спорить с вами, — произнесла она, — но я точно знаю, вину за жестокость людей нельзя возлагать на Господа.

— Это утешает: я вспомню об этом на собственной казни.

— Милосердие Господне — это дар.

Она произнесла эти слова с такой убежденностью, что он замолк. И кивнул в знак уважения.

— Значит, я сделал недостаточно, чтобы снискать его, — произнес он. — Меня учили, что лучший способ достичь этого — бесконечное покаяние, которое так высоко ценит Римская церковь.

— Милосердие Божье нельзя завоевать. Оно может быть только лишь принято, и вами точно так же, как и любым другим, если вы откроете свое сердце. Если вы раскроете свое сердце любви нашего Господа Иисуса Христа.

— Без сомнений. — Он улыбнулся, от его улыбки на нее повеяло снисходительностью. — Но оставим эту тему на какой-нибудь другой раз и вернемся к нашему делу. Кто отец мальчика?

Она заколебалась.

— Монах.

— Вот как. Расскажите подробнее.

— Мне было пятнадцать лет, я была единственной дочерью своего отца. Моя беременность стала ужасным позором для семьи и, как мне сказали, ускорила смерть моей дорогой матери.

Тангейзер фыркнул, словно сочтя последнее утверждение явной выдумкой.

— Как бы то ни было, мой отец забрал ребенка, как только он родился. Я больше ни разу не видела сына и ничего не знаю о его судьбе.

— Довольно обычная история, — заметил Тангейзер.

Карла вздрогнула.

Он пожал плечами.

— Любой может оказаться в плену у страсти. Отцы на Сицилии ревностно опекают целомудрие дочерей. А когда дело доходит до того, чтобы отречься от плода сладострастия, — у священников здесь огромное преимущество перед остальными. Доки Мессины кишат такими подкидышами, участь которых обычно печальна. — Он сжал руку в кулак, подбадривая ее. — Но если ваш мальчик выжил, он будет сильным. Вы хотя бы представляете, куда его могли поместить?

— Подкидышей обычно относят в госпиталь «Сакра Инфермерия» в Эль-Борго, там им находят кормилиц. Когда они немного подрастут, мальчиков отправляют в camerata, сиротский приют, где они остаются до трех лет, а затем, если находится подходящая семья, их отдают на воспитание.

— Двенадцать лет, — задумчиво протянул он. — Долго же вы ждали, прежде чем пуститься на поиски своего ребенка.

— Как я уже сказала вам, я труслива.

Его рот исказила нетерпеливая гримаса.

— Та маска, которую вы надеваете, маска человека, лишенного храбрости, фальшива насквозь. Ваши поступки не соответствуют ей. Она вам не идет, и с ней вы не завоюете моей симпатии. Правда же, напротив, может помочь.

— Меня признали недостойной той прекрасной партии, которую готовил мне отец, — начала Карла.

— Ну, существуют же способы помочь такому горю, — сказал Тангейзер. — Засохшая кровь голубя или зайца, например, если потом ее увлажнить…

— Сударь, у меня вообще не было права распоряжаться собственной девственностью. Мдина — это не Париж, внебрачные связи там не приняты. Гнет, под которым я жила, был очень тяжел. Мои родители были против меня, и единственное утешение я находила в Боге, которого вы так запросто отвергаете. Повторяю, мне было пятнадцать лет. Мой брачный контракт с человеком, даже имени которого я не знала, к тому времени, когда родился ребенок, уже был составлен. Когда у меня забрали сына, я впала в глубокую меланхолию, и в таком состоянии меня погрузили на корабль, идущий в Аквитанию. Я не хочу вашей жалости. Больше всего мне необходим ваш опыт.