Жильбер Синуэ - Порфира и олива Страница 31

— Сколько же терпения нужно было иметь этому бедняге Аполлонию, чтобы тебя выносить! Как бы то ни было, советую тебе держаться на высоте надежд, которые я на тебя возлагаю, если не хочешь, чтобы я отдал тебя в руки Елеазара. Сдается мне, что он тебя не полюбил...

Глава XIII

Он настолько погрузился в размышления, что не слышал, как она вошла. Когда очнулся, Флавия уже была здесь, совсем близко, и она ему улыбалась.

— А ты все в своих мечтах? Укрылся от мира?

Он запечатлел на лбу девушки мимолетный поцелуй.

— Ну как, наша мастерица причесок довольна своей новой хозяйкой?

Улыбка Флавии померкла разом, словно по волшебству.

— Маллия сумасшедшая. Совершенно безумна.

— Стало быть, дело еще серьезнее, чем я предполагал, — пошутил Калликст.

— Говорю же тебе, она помешана! Я готова утверждать, что по сравнению с этой женщиной сестра Аполлония, у которой тоже имелись свои навязчивые идеи, была настоящей святой. Знаешь, сколько флаконов и маленьких горшочков с алебастром я насчитала у племянницы нашего господина? Больше трех десятков! Снадобья одно другого невероятнее: фукус — это такая морская водоросль, а еще мел, свинцовые белила, винный отстой, пудра из сурьмы и уж не вспомню, что еще. В конечном счете, все это служит для того, чтобы попытаться, причем тщетно, скрыть ужасные мелкие прыщи, покрывающие все ее лицо. «Крапивная лихорадка» — вот каким прозвищем ее наградили служанки. Они намекают, что прыщи у нее от похоти. Все это... как бы тебе сказать... Это смешно.

— Не знаю, смешно ли, но если тебя послушать, мне кажется, ей это подходит.

— А как ты полагаешь, довольствуется ли она простой прической на республиканский манер? Да ни за что на свете! Это было бы кощунством. Как вообразить высокородную Маллию причесанной настолько скромно? К тому же, как ты, может быть, заметил, патлы у нее черные как смоль. Не далее как вчера она вздумала стать блондинкой. Часы напролет мне пришлось смазывать ее волосы смесью козьего сала и букового пепла — она утверждает, будто сама ее изобрела, хотя эта смесь испокон веку известна всем уважающим себя патрицианкам. И это еще не все. Мне пришлось работать в окружении двух рабынь, которые состояли при зеркале, двух, ведающих ленточками, еще одна распоряжалась шпильками и одна — гребнями!

— Согласен: это странно.

— Если шпилька слабо закреплена, прядь сдвинется с места — все, жди истерического припадка. Она спятила, говорю тебе!

Вдруг он засомневался: спятила или ревнует? С первого же дня, когда попал в этот дом, он тотчас понял, что племянница Карпофора имеет виды на него. И если до сих пор он притворялся, будто не замечает ее заигрываний, такое похвальное целомудрие не стоило больших усилий: наружность молодой женщины была не из тех, что будят неодолимую страсть. Малость раздутый овал лица, нос, смахивающий на клюв хищной птицы, толстые влажные губы отнюдь не говорили в ее пользу. Калликст вдобавок опасался и возможной реакции Карпофора. По правде говоря, такое положение могло бы продержаться еще долго, если бы не злобные взгляды, которые она бросала на них с Флавией, когда ей случалось столкнуться с ними в аллее парка или там, где коридор поворачивал под прямым углом.

Движимый внезапным подозрением, он потянул за краешек рициния[23] так, что плечо девушки обнажилось до локтя, и тотчас отпрянул. Он не ошибся. На белоснежной коже темнел огромный синяк. Флавия вскрикнула.

— Откинь свою столу! — потребовал он сорвавшимся голосом.

— Нет.

Она тоже отшатнулась и скрестила руки на груди.

— Флавия, не вынуждай меня...

— Да что такое на тебя нашло? Почему?

— На меня то нашло, что вот уже несколько дней ты избегаешь ходить в купальню вместе со мной, а теперь еще это... — он указал на фиолетовое пятно.

Девушка, смутившись, опустила голову и глухо произнесла:

— Нет нужды откидывать столу. Ты прав. У меня на спине и на груди ты бы увидел такие же следы.

— Это Маллия, не так ли? Она кивнула:

Достаточно мне управиться с ее прической не так быстро, чтобы на меня обрушились удары бычьей жилы. Довольно того, чтобы ей показалось, будто локон, хотя бы один единственный, лег не так, чтобы тотчас истыкать мне грудь шпилькой. Прежде чем придти к тебе сюда, мне пришлось сменить тунику — та была вся в пятнах крови.

— Но это же чудовище!

— И добро бы все объяснялось одной моей неловкостью... Но нет, я уверена, что она так поступает исключительно ради собственного удовольствия, мои промахи не более, чем предлог.

Предлог... Сознает ли она, до какой степени права? Калликст более не колебался:

— Слушай меня внимательно. Тебе нужно со всей определенностью втолковать Маллии, что мы с тобой брат и сестра.

— Но ты же прекрасно знаешь, что это неправда!

— Поверь мне, так надо. Если она убедится в этом, она оставит тебя в покое. Сейчас ею попросту движет ревность.

— Ты хочешь сказать, что вы... что ты и Маллия? — Голос Флавии задрожал, в этом было что-то детское.

— Успокойся. Между мной и ею ничего нет. Ничего. Но что-то мне подсказывает, что ей было бы желательно другое.

Ему снова вспомнились двусмысленные маневры племянницы Карпофора. Если она воздерживается от прямых попыток его соблазнить — наверняка считает, что они нанесли бы урон ее достоинству, — то ее взгляды, каждое ее движение, напротив, красноречиво намекают, что она только и ждет, когда же он сделает первый шаг.

— Не уступай ей! Заклинаю тебя! Ты нарвешься на жуткие неприятности.

Калликст уставился на нее, озадаченный этой явно чрезмерной пылкостью.

— Если придет час, когда ее поползновения станут очевидными, как по-твоему, у меня будет выбор? До каких пор рабу позволительно не подчиняться хозяину?

— Но Маллия тебе не хозяйка! И я очень сомневаюсь, что ее дядя согласился бы, чтобы она забылась в объятиях раба.

— Однако же надо найти средство, чтобы она перестала тебя терзать.

— Не приближайся к ней, Калликст. Прошу тебя, оставь ее в покое.

Слегка раздосадованный ее настойчивостью, он проворчал:

— Послушав тебя, можно подумать, будто я замышляю ее убить.

— Не о ней речь. Дело в тебе, я за тебя боюсь. Ее утехи замарают тебя, на тебе останется нечистое клеймо... и в этом мире, и в том.

Взгляд фракийца мгновенно посуровел.

— В этом мире и в том... Чтобы найти объяснение, откуда берется такой язык, далеко ходить не надо. Догадываюсь, что ты продолжаешь посещать своих друзей-христиан. Даже под этим кровом.

Поскольку она ничего не отвечала, он продолжил:

— У Аполлония и Ливии это было еще куда ни шло. Но Карпофор-то истинный римлянин. О богах он, может быть, и не слишком печется, но тщательно соблюдает все правила внешнего благочестия. А тебе известно, что одно из них состоит в том, чтобы доносить на тех, кто проповедует чужеземные суеверия.