Владимир Андриенко - Галерные рабы его величества султана Страница 31

— Хорошо! Иди, Иван. Я желаю остаться один. Мне стоит подумать о делах государства.

Яненченко поклонился и вышел.

"Ишь, ты каков. О государственных делах он будет думать. Что ты в них понимаешь, пан гетман….."

Киев: ставка боярина Шереметева

Русские полки готовы были выступить навстречу татарам. Киев кишмя кишел войсками. Здесь собралось больше 25 тысяч ратников.

Летнее поражение Хованского весьма поколебало положение русских в Украине. В Москве требовали побед, ибо государство устало от войны. Нужна была хоть короткая передышка. А заключить выгодное перемирие можно было побеждая, а не проигрывая.

Киевляне смотрели на военных и тревожно переговаривались:

— На поганых татаров идут, — произнес кузнец Данило. — Экая сила.

— У татар небось, воинов не менее, — возразил кузнецу его приятель городовой казак Степан Огиенко. — Сам хан с малыми силами не пойдет.

— Оно так, кум, но татар и ранее воеводы белого царя бивали.

— И татары их бивали. Разное было. Но что ждет нас, если русские проиграют? Неужели татары хлынут сюда? Вот вопрос.

— В Киев? Нет. Даже если и подойдут они к Киеву, не взять им наши стены! Да и гарнизон московский здесь останется большой.

К ним подошел старый знакомец Степана стрелец Кузьма. Он служил в русском гарнизоне у князя Барятинского.

— Здорово, православные! Про что судим-рядим?

— Дак про татар поганых. Слышно хан снова на нас прет? — просил кузнец у стрельца.

— Войска выступают настречь хану. Одначе наш воевода Барятинский крепко не дружен с воеводой Шереметевым.

— С чего так? — спросил городовой казак.

— Дак мы у Барятинского стрельцы-то не простые. Али не знаешь? — с ухмылкой спросил Кузьма.

— А какие? — не понял кузнец. — Чего в вас особенного?

— А то, что не прощенные мы. За наши грехи нас сослали сюда. Мы противу власти бунтовали.

— Вона как? — с опаской спросил кузнец.

— А ты, я гляжу, смирной? — снова ухмыльнулся стрелец.

— Знамо не бунтовщик.

Кузьма отошел от знакомцев. Гадко ему было говорить с такими. Два года назад восстали они против своего полковника. Не стало мочи терпеть. Гонял их полковник в свое имение на работы и жалование государево задерживал и бессовестно половинил….

Сказал тогда его друг Охрим стрельцам:

— Пора нам стрельцы за свое кровное постояти! Доколе терпеть то можно?

— И верно! — подержал его Кузьма. — В лавке стоять мне некогда. Сегодни я в карауле, а завтра полковник снова куда погонит. Доходов нету. И жалования уже сколь не видим?

— Чем детишков кормить не знаю! — подержал их еще кто-то.

— А им-то, аспидам начальным чего! Есть пить есть чего! А нам хоть в омут головой!

— Пошли за правдой! Пусть голова стрелецкий решит!

— А чего он решит? — послышались голоса. — Ворон ворону глаза не выклюет! Он нашему полковнику кум. Нешто он за тебя станет?

— Зачем за меня? Я по правде решить все хочу! Мы государю великому присягали и службу несем. Но где жалование государево?

— Чего у нас по правде делается, дурья голова? От веку правды той не было! Нечего идти к голове!

— А чего и далее терпеть? Ты вон не жонатый! А мне детишек кормить да женку! Пусть отаст наше кровное!

— А еще, слыш-ко, указ вышел, по-новому, значит, нас стрельцов обучать!

— Чего? — спросили пожилые стрельцы.

— Того! Прибудет к нам вскорости капитан из немчинов. И станет нас строю иноземному учить. У меня сыновец* (*сыновец — племянник) во стрельцах в Вологде, так их давно тому учат. По-многу часов стоят на вытяжку и шагать складно учатся. И чуть что не так немчин-капитан их палкой лупит.

— Не брешешь?

— Вот те крест!

— На кой это учение нам надобно?

— Государев указ!

— Али мы воюем худо? И так жизни нет, а то и хуже бывает!

И пошли они за правой к начальству. Высказали ему свои горести и правдиво все рассудить потребовали. Но стрелецкий голова и сам как их полковник делал. И жалование себе забирал и в имение к себе стрельцов на работы гонял. Потому указал зачинщиков имать и в застенок. Там стрелец Охрим и сгинул, как заводчик бунту. Только его обезображенный труп нашли спустя неделю в сточной канаве.

Сам Кузьма был бит плетьми. Во время мора голоного потерял всю семью. И сослали его в Киев в гарнизон противу ворогов стоять….

Он пошел к шинку, думая напиться, но кто-то тронул его за плечо. Он обернулся. Рядом стоял городовой казак Степан.

— Тебе чего? — грубо спросил Кузьма.

— А, ты не ершись, Кузьма. Я той же думки что и ты. Но при кузнеце говорить не схотел. Наше житье сам знаешь какое! В селе, где мать моя живет с отцом, такое деется, что и сказать тсршно. Татары напали на них, союзники значит Выговского. И ограбили всех под чистую. Мои едва в лесу схоронились. А иных татары в рабство забрали. Иных саблями посекли. Детишек малых на копья ловили. Союзники!

— Дак Выговский-то уж не гетман.

— И что с того? Всех бед от того не избудешь. И когда оно кончиться то горе на земле нашей? Скажешь, Кузьма? Когда белый царь всех врагов одолеет?

— А ты думаешь у нас на Москве легшее жить простому человеку? Хоть бояре у нас и начальство стрелецкое из православных, а нам оттого не легшее. Нету и там правды. Всюду кривда она.

— Да можно ли такое молвить про царя?

— Про царя не скажу худого. Он всей Руси отец родной. Но до царя далеко, а до бога высоко. Вот бояре и вершат у нас дела. Вот меня секли кнутами за низменные речи. А чего я такого сказал? Жалование государево просил. То чего мне можно просить. Ведь мои-то все, слыш-ко, голодом померли.

— Неужто?

— Да. Один я остался бобылем.

И они отправились заливать свое горе в шинок…

Войска боярина Шереметева выступили из Киева. Сам боярин в богатых доспехах ехал во главе полка дворянской кавалерии. Этот полк Шереметев любил, так как сам был его командиром и часто сам водил его в бой. Доспехи всадников сияли чистотой, и передовые сверкали золотыми и серебряными насечками. Весело трепетали на ветру знамена.

За кавалеристами шли пешие приказы стрельцов.

Первым вступал полк Языкова в серых кафтанах и желтых сапогах. У каждого стрельца была белая перевязь через левое плечо, называемая "берендейка" с деревянными пенальчиками для пороховых зарядов. В походе вместо шапок с меховой оторочкой стрельцы носили металлические шлемы. Пятидесятники проследили за тем, чтобы стрельцы все надраили и отполировали перед походом.

За серокафтаниками Языкова шел полк Лопухина в красных кафтанах и желтых сапогах. Зипуны* (*Зипун — одежда надеваемая под кафтан) солдат этого полка были того же цвета что и кафтаны, не такие как у Языкова. Над строем подобно тростнику колыхались бердыши, и отражали солнечные лучи от начищенных металлических поверхностей.