Мишель Зевако - Любовь шевалье Страница 32

Если вы пожелаете, то быстро раздуете почти угасшее пламя ненависти. Стоит вам заговорить с амвона, как Колиньи, Телиньи, Конде, Марийяк и еще сотня гугенотов будут сметены с лица земли. Их уничтожит страшная и грозная сила — народ Парижа. Так проповедуйте же! Не щадите никого! Можете даже ругать короля за пособничество еретикам, я разрешаю! И тогда вы расправитесь с любовником Алисы де Люс… Итак, отвечайте… Могу я рассчитывать на вашу помощь?

Панигарола безмолвствовал, но глаза его дико сверкали. В его больном мозгу уже зародились слова, с которыми он обрушится на гугенотов. Монах погрузился в ужасные мечты: он увидел себя, бросающего с амвона призывы, от которых быстро звереет чернь… И скоро от его проповедей заполыхают дома и потекут кровавые реки, а он тогда явится к Алисе и воскликнет:

— Погляди, Париж пылает! Всюду — разрушения и смерть! Чтобы уничтожить Марийяка, я стер с лица земли целый город!

Панигарола, уже не владея собой и дрожа, как в лихорадке, сжал руку Екатерины и прохрипел:

— Завтра же, Ваше Величество, завтра же мои проповеди зазвучат в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа.

— А все прочее — уже не ваша забота, — улыбнулась Екатерина. — И поверьте мне, маркиз: порой сбываются самые фантастические желания. У меня нет сомнений: она обязательно полюбит вас.

— Меня? Никогда… — с горечью прошептал Панигарола.

— Да! Алиса отдаст вам свое сердце… Ее натура для меня — открытая книга. Ваши мольбы лишь раздражают ее, но когда вы войдете в ее дом как триумфатор, на которого со страхом взирают недруги, она тоже посмотрит на вас иными глазами… Пока же мы займемся тщательной подготовкой к осуществлению наших планов.

— Что вы имеете в виду?

— Поздним вечером сотня гугенотских домов будет особым образом помечена. А утром их охватит пламя… Вряд ли обитателям этих домов удастся спастись…

— Вам известно, где живет сейчас Марийяк?

— Разумеется! Он живет во дворце Колиньи. Сам адмирал умрет первым, а потом придет очередь Марийяка. Все продумано, и уже известен срок…

— И когда же?

— В воскресенье, двадцать четвертого августа. Это день святого Варфоломея.

— Что же, ступайте с Богом, Ваше Величество, — промолвил инок. — Мне же нужно поразмыслить над тем, что я скажу своей пастве.

Екатерина посмотрела на Панигаролу, и ей стало ясно, что уговаривать монаха больше не придется: его глаза подернулись пеленой, от него веяло грозной мощью и неукротимой ненавистью. Королева покинула келью; шепнув пару слов настоятелю, снова появившемуся в коридоре, она заторопилась в приемную, где сидела сопровождавшая ее дама, и скоро обе они разместились в экипаже.

Юная спутница Екатерины безмолвствовала.

— Тебя не интересует, о чем мы толковали? — осведомилась королева с деланной небрежностью.

Молодая дама подняла вуаль. Это была Алиса де Люс.

— Ваше Величество, — пролепетала она, — разве я осмелюсь расспрашивать вас?

— Я позволяю, можешь задавать мне вопросы… Не решаешься? Что ж, в таком случае я сама удовлетворю твое любопытство. Он простил тебя!

Алиса де Люс затрепетала.

— Ваше Величество… — еле слышно прошептала она.

Королева тут же сообразила, в чем дело.

— Ну конечно! Та бумага… Ты это имела в виду? Я отдала документ Панигароле: ему хочется самому вручить его тебе. Скажу больше! Он желает тебе счастья, ничем не омраченного счастья… Ты встретишься со своим ребенком, Алиса, и отныне не расстанешься с ним!

Алиса де Люс побелела, как полотно.

— Господи! — вскричала Екатерина. — Как это я запамятовала! Ты же скрываешь от Марийяка, что имеешь сына. Ну что ж, ты не увезешь малыша с собой; он по-прежнему будет жить в обители.

Читателю уже ясно, что королева от души поиздевалась над своей фрейлиной, пока экипаж катил в Лувр.

А Панигарола тем временем спустился в монастырский сад и зашагал к дальней тропинке, по которой любил прогуливаться.

Мы уже говорили, что Панигарола пользовался в обители неограниченной свободой. Он мог появляться и исчезать, когда ему вздумается. Обычно он ни с кем не общался: братия побаивалась Панигаролу, считая его знатоком оккультных наук.

Побродив по дорожке, монах опустился на лавку, склонил голову на руку и погрузился в размышления. Он не заметил, как наступила ночь, и встрепенулся лишь тогда, когда ощутил рядом чье-то присутствие. Возле него присел настоятель кармелитского аббатства, человек знаменитый и очень влиятельный; многие считали его истинным праведником.

— Вы в раздумьях, брат мой? — улыбнулся старец Панигароле. — Нет, нет, вам не нужно вставать передо мной!

— Монсеньор, — произнес инок, — я и в самом деле размышляю. Размышляю о том, что скажу завтра парижанам.

— Только это меня и интересовало, — ласково промолвил аббат. — Не буду вас отвлекать, брат мой. Я распоряжусь, чтобы все викарии и кюре обязательно были завтра на вашей проповеди в Сен-Жермен-Л'Озеруа… А еще я сообщу в Рим, что настал урочный час… Но разрешите, брат мой, кое-что посоветовать вам…

— Я с радостью выслушаю вас, монсеньор.

— Слова, с которыми вы завтра обратитесь к своей пастве, должны быть очень четкими и ясными. Ведь в храме будут не только обычные прихожане, но и лица духовного звания. Вы же понимаете: наши милые кюре не отличаются большим умом. Им необходимо внятно растолковать, что именно они обязаны делать. В общем, брат мой, они должны получить от вас недвусмысленные инструкции. Ибо души священников, так же как и сердца других наших сторонников, объяты благородной страстью к борьбе с еретиками. Но святые порывы верных сынов Церкви были грубо подавлены. И теперь многие боятся сказать вслух то, что думают. Нужен сигнал… и заслышав трубный глас, истинные католики возьмутся за оружие… А призовете их к этому именно вы!

— Не сомневайтесь, монсеньор: я сделаю все, что в моих силах, — поклонился Панигарола.

— Значит, — проговорил аббат, поднимаясь, — надо ждать великих свершений. Благословляю вас, брат мой…

Настоятель перекрестил опустившего голову инока и заспешил прочь. Панигарола же зашагал туда, где жили послушники. Их комнатки отделяла от монашеских келий стена с низкой дверью. Панигарола прошел через нее, миновал двор и оказался возле маленького домика. Там, в небольшой комнатке, где мерцал неяркий светильник, крепко спал малыш. Инок замер у его постели и долго глядел на мальчика. По щекам Панигаролы струились слезы; подавляя рыдания, он тихо говорил:

— Мое дитя… О, мое дитя! Если бы ты был дорог ей! Тогда, возможно, она бы относилась лучше и ко мне!..

На другой вечер святой отец Панигарола появился в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа. Послушать монаха прибыл сам архиепископ Парижский. Епископы Вигор и Сорбен де Сент-Фуа, королевский исповедник, каноник Вильмюр и церковный капитул в полном составе, аббаты, священники и викарии из всех приходов — почти три тысячи духовных лиц собрались в обширном соборе, двери которого заперли перед началом службы. Из мирян в храм смогло попасть не более двух десятков человек, среди которых были герцог де Гиз, маршал де Таванн, канцлер Бираг, герцог де Невер, маршал де Данвиль, прево Шаррон, оружейник и ювелир Крюсе, мясник Пезу, хозяин книжной лавки Кервье и поэт Дора.