Александр Крашенинников - Слуга злодея Страница 32

Враги султана, императрицы Екатерины Второй, господина Вертухина и ее собственные окружали их со всех сторон.

Но как привыкшая не сдаваться в самых лютых положениях, Айгуль опомнилась от своей скорби и, схватив ледяной шандал, разбила его о голову Великого Мастера Брудершафта.

Тихие тонкие звоны долго еще колебались в знатнейшем доме Санкт-Петербурга.

Екатерина тем часом подписывала составленный по ее распоряжению

«Объявляем всем, до кого сие принадлежит. Дошло до нас от герцога Кобылянского уведомление, что в Санкт-Петербурге объявилась большая разбойническая шайка, коя разорила манеж помянутого герцога Кобылянского до полной непригодности оного. А как сие зло может распространиться, мы нашей императорской волей за долг себе почитаем примерно наказать виновников сего разорения, чего ради повелели взять под стражу предводительницу оной шайки Айгуль Тархан и допросить помянутую Айгуль Тархан со всей строгостию, что и было выполнено. Мы, к недопущению дальнейших беспорядков и пагубы, предписали сослать злодейку в Сибирь. А как в пределах российских могут скрываться сообщники оной, кои намерены соединиться с шайкой известного вора Емельки Пугачева, мы наистрожайше повелеваем принять предосторожности противу турецкого злодейства и о тех людишках, кои русского языка не разумеют, докладывать уездным частным смотрителям немедленно и оных людишек брать под стражу».

Глава двадцать четвертая

Изрядные художества

Воздушная Айгуль невесомо на распростертого Вертухина опустилась и следом перед его изумленным взором на землю сошла. Сошла и стала прогуливаться, постепенно обнажая всю свою любовь к нему. Сняла сначала нитяные чулки крепкого сургучного цвета, потом шлейф отстегнула и шляпку высотою более трех вершков с огромным газовым бантом, как у презрительной женщины, скинула. Теперь вся она была в голубом и розовом — истинно лунный цветок, сбоку восстающим солнцем охваченный.

Наконец и пояс, платье под самыми грудями перехватывающий, одним мановением руки развязала и откинула. В сей момент лазоревое сияние ее насквозь прохватило и все сказочные радости Вертухину в полной их невероятности представило. Вертухин заледенел от счастья и членов своих не чувствовал.

«Сии обращения ко мне, драгоценная Айгуль, излишни! — хотелось крикнуть ему. — Версты и горы не умалили моей любви, я думаю о тебе каждую минуту своего пребывания на сей земле, драгоценная Айгуль, птичка небесная, тихая странница!..» «А женки города Москвы да мастерицы любви города Санкт-Петербурга? А женка Фетинья, кою увлекал ты на возу с медными рублями?» «Достоинства оных женок состоят единственно в небольшом расстоянии до них. Они склоняли меня в свою сторону всякими крайностями и приводили меня в самое лютое положение. Однако же я устоял и пребываю в любви к тебе, яко в печали по земле турецкой».

«Ну, брат, ты совсем заврался!» — неделикатно сказал кто-то в голове Вертухина, и тотчас потянуло холодом, навозом и противными звуками скрипящего по дорожной наледи воза.

Айгуль сбросила окончательно свои голубые одежды и облачком, тающим в розовом закате, в небо порхнула. Птичка небесная, тихая странница…

Запах навоза становился нестерпимым. В голове гремело. Вертухин подвигал руками и обнаружил, что лежит в огромной куче дерьма.

«Не может того быть, чтобы я это произвел!» — подумал он, ухватив огромную коровью лепешку, тающую под его рукой.

От его движений зашевелилось все воинство мерзких лепешек, расползаясь сверху вниз и в стороны, яко заморские твари — черепахи. Вертухин выбрался наружу и встал на ноги, дико озираясь. Огромный купол морозной русской ночи, туго набитый тишиной, блеском луны и звезд, объятый хрустальными переговорами земли и неба, окружал его.

Голубая сосулька под чьей-то крышей уколола глаза.

Он потрогал затылок. Шишка, величиной с конский катыш, под его рукою обозначилась. Жаркая, острая боль охватила голову от этого прикосновения.

В голове слышались звоны и голоса.

«Что, вражья печенка, — подумал Вертухин, ядовито глядя куда-то вверх, — силу дыхания моего определила и крепость затылка пощупала? И каково тебе от сих уроков? Я жив и даже почти невредим!»

Высоко подняв голову, он сошел с навоза, яко Александр Македонский с гор персидских, и опять огляделся. Рядом с ним, покоясь одним концом на куче лепешек, а другим уходя в окно хлева, лежала искусно обструганная гладкая оглобля — истинно, будто штучное изделие из самого лучшего уральского мармора.

Оное художество имело знатный вид и было достойно всякого удивления. Дело же, кое оно произвело, казалось Вертухину нечистым и худо исполненным. Надо было изрядные усилия приложить, дабы сей оглоблей человека до смерти не убить. Вертухин, ступая в глубокий огородный снег, будто журавль, обогнул хлев.

Повернув за угол, он перво-наперво понял, что сей хлев не Якову Срамослову принадлежит, а его соседу.

Следственно, и свинья была соседская.

Яков Срамослов обменял на барана соседскую свинью! Вот подлец-то уж подлец. Просто подлее подлого!

Выходило, что Вертухин с Кузьмою этой ночью наипервейшие в Гробовской крепости воры оказались. Воистину удивления достойно было, как его не убили, а только звонкою шишкою наградили. А толкал-то в окошко сию огромную оглоблю, верно, мужик дюжий, мог Вертухину голову вовсе с плеч свернуть.

Вертухин в большой претензии на окна Якова Срамослова посмотрел. Сии художества следовало наградить достойно.

Но затевать суды было не ко времени.

Тут глаза Вертухина зацепились за тропку, идущую к хлеву. Он подошел ближе. В остром свете луны ясно были видны на тропе отпечатки бабьих полусапожек с каблуками, крестьянских котов. Вот они прошли туда, а вот обратно. Вертухин взволнованно наклонился над тропкой. Других следов этой ночью здесь никто не оставлял. А эти вот прошли туда, а вот обратно.

Следственно, покушалась на его здоровье баба!

Но они с Кузьмою не видели здесь не только бабы, но даже драной кошки. Не забралась же она в хлев, когда они еще только надували барана.

Не то диво, что его с белого свету извести хотят, а то, что руками баб это делают. А вить к бабам у него такая горячая склонность имеется, что дороги зимние под его ногами тают.

Но смерти его в первую очередь убийца Минеева желать мог. Следственно, и Минеева убила баба?