Антон Дубинин - Катарское сокровище Страница 32

— Голубка ты моя, сама подумай, какая у нас теперь жизнь пойдет! Правильная жизнь, хорошая, безопасная. А детишкам-то, рассуди, куда б им в случае чего без матери? Неужели тебе старик лесной дороже Пейретты, своей кровиночки? Да и старик-то твой, я ж всегда тебе говорил — дьявол он, дьявол хитрый, раз на такие дела мужних жен подбивает! На такие дела, от которых честные женщины могут и в тюрьму угодить… А как станешь опять католичкой, сделаешь, что положено, так начнем мы с тобой жить без страха, а если хочешь, и вовсе отсюда в Акс переедем — в городе пожить не желаешь ли, красавица моя, у моей тетки осталь большой, и никто на нас в Аксе пальцем казать не будет… Обещали легонькую епитимью наложить, коротенькую, ну, подумаешь, кроличек мой — кресты, или там паломничество короткое, это ж не тюрьма, не приведи Господи — а я-то тебя никогда не оставлю…

…Доволен собой… Ты можешь быть доволен, приподняв одну бровь, спросил отец Гильем Арнаут. Спросил тем самым голосом, от которого юный Гальярд сразу хотел бежать на покаянный капитул. Ты можешь быть доволен — этим? Это, по-твоему, называется покаяние? Разве к такому приводил людей твой отец, Доминик?

Брат Гальярд прикрыл глаза, стараясь не слушать голос… собственной совести. Пора бы уже привыкнуть, что совесть говорит голосом Гильема Арнаута. Что она всегда оказывается права. Позор, жалкая пародия на покаяние, происходившая сейчас в зале суда, в самом деле радовала брата Гальярда, в чем и состояло самое скверное. Долг можно счесть исполненным, молодка отведет к старику, еще пара желтых крестов, на одного человека меньше в списке нераскаянных подозреваемых, следовательский успех… Успех! Видел бы отец Доминик, жизнь положивший на обращение душ, чему может радоваться один из его сыновей… Молодец, нечего сказать: сумел запугать бедную женщину и ее бедного мужа. Убедить одну через другого, что епитимья покаянника несравненно легче, чем наказание еретика. Да, покаяние из страха на первых порах лучше отсутствия любого покаяния; да, Еcclesia de internis non judicat, Церковь не судит внутреннее. Повторяй это заклинание, как «Ave» в Розарии, сто пятьдесят раз в день, может, научишься им утешаться и искренне поверишь, что эта женщина и ее вечное спасение — не твоя забота, что ты сделал все, что мог. Но Господь-то судит внутреннее. Он еще как judicat de internis, и в день суда Он спросит тебя, Гальярд из Тулузы, что ты сделал ради ее покаяния — спросит, и ты не найдешь Ему ответа…

Но я и вправду сделал все, что мог, отчаянно сказал монах своему внутреннему настоятелю. Я ведь с ней еще не закончил; сейчас самое главное — выйти на старика в лесу, на этот рассадник чумы, если убрать его — хотя бы частично остановится распространение заразы… И потом, Пейре Маурин — католик, он обещал следить за супругой, наставлять ее, увещевать и убеждать; он говорил, что она подалась в ересь по молодости и глупости, клялся, что сумеет на нее повлиять… Кому и поручать жену, как не мужу? Что он, Гальярд, сделал дурного и неправильного? Неужели вы, отец Гильем, всегда добивались большего? Потому ли вас ненавидела смертной ненавистью половина Тулузена, потому ли вы…

…умерли Христовым мучеником. А я, Гальярд из Тулузы, никогда не заслужу такой кончины, оттого что недостаточно радел о спасении душ.

— Вы довольно поговорили? — монах встал, шумным движением прерывая воркующие речи Пейре. Глаза его саднило от грустного и осуждающего взгляда Гильема Арнаута, взгляда, должно быть, из Рая. Если это и есть communio sanctorum, от него грешникам бывает очень больно… — Я думаю, ваша жена уже успокоилась, и мы можем продолжать допрос в надлежащем порядке. Ради вас и так уже от обычая уклонились.

Допроса оставалось немного. Убедившись, что ее не посадят в тюрьму, Гильеметта приободрилась. Согласилась и быть проводником до грота «Старца», только выпросила у брата Гальярда обещание, что вести придется ночью — «И так-то страшно, что, если Бермон узнает? Может, вы сперва Бермона под замок посадите, а с ним Марселя кривого заодно — вот они-то уж настоящие еретики, такие еретики, что просто ужас…» Удивил и Пейре: перед самым расставанием, получив все возможные заверения в сохранении тайны свидетельства, он бухнулся на колени, а там и ниц. Прижимаясь коричневой сарацинской щекой к холодному полу, он смотрел снизу вверх блестящими глазками и для убедительности еще постукивал виском о землю. Четверо монахов опешили, несколько изумилась даже Гильеметта.

Первым опомнился брат Франсуа:

— Что это за простирания, сын мой? Вы не в храме перед Святыми Дарами, кончайте-ка ваши… жонглерские выходки!

— О чем-то просить хотели — так встаньте и просите по-людски, — поддержал его Гальярд. Ему и без того было несказанно тошно. От себя самого в основном.

— А не встану, отцы мои, не встану, — наотрез отказался Пейре. — Ни за что не встану, милостивцы, помилуйте нас, грешных! Только не посылайте нас паломничать!

— Аймер, поднимите-ка его, — вспылил брат Гальярд. Еще немного — он приказал бы Аймеру выкинуть просителя за дверь хорошим пинком. — Я сказал, вставайте! Вставайте, не то…

— Давайте, нечего тут, — Аймер, смущаясь и не зная, с какой стороны подступить, потянул простертого Маурина за кушак. — Инквизитора слушаться надо! Слушаться, а то он… и от церкви отлучить может!

Маурин стремительно вскочил под действием полушуточной угрозы.

— Отцы вы наши, да как скажете, Христа ради, только отмените паломничество! Мы люди небогатые, своим трудом живем, нам бы желтые кресты — и довольно за грехи наши, а в Тулузу-то ехать совсем не на что. Не говоря уж о Рокамадуре, а то я слышал, не приведи Господи, и до святого Иакова людей посылаете — это нам и вовсе не по карману…

— Епитимия, приличествующая… вине вашей супруги, будет оглашена на Sermo Generalis. По окончании процесса. — Гальярд громко захлопнул папку с документами, словно бы ставя хлопком точку в отвратительном разговоре. Больших усилий ему стоило не закричать грубо и яростно — «Пошли оба вон!» Спасло только знание, что кричать ему хотелось не на людей, а на собственное бессилие относительно их.

Пейре, красный сквозь смуглоту, и бледная, как утопленница, Гильеметта удалялись чрезвычайно долго, все останавливаясь, вставляя незначащие просьбы, стараясь покрепче зацепиться за вожделенное обещание безопасности. Ушли наконец, Господи Иисусе. Брат Гальярд в изнеможении опустился на стул, сквозь головную боль невпопад отвечая на холодные поздравления францисканца. Удачный день, плодотворный день — так и есть, отчего же у Гальярда во рту привкус дерьма, а на сердце маета и смятение? Крупный инквизиторский успех, чрезвычайная компетентность, говорил голос брата Франсуа, столь отличный от голоса покойного отца Гильема. Уже сегодня ночью старик, если Господь поможет и франки не подкачают, будет у них в руках, в руках служителей Церкви — знаменитый на весь Тулузен и Аженэ еретик, последние лет шесть проходивший в разговорах епископов и инквизиции под условным именем «четвертого».